Замечательный русский писатель и публицист Н.С. Лесков (1831--1895) прекрасно знал русскую жизнь, ясно видел ее и как видел, так и описывал, что сделало его в равной степени persona non grata как среди "славянофилов", так и среди "западников". Ниже приводится отрывок из его статьи "Сим воспрещается..." [6], опубликованной в 1869 году, и посвященной, кстати сказать, вечной теме русской жизни -- бредовому и вообще не поддающемуся исполнению характеру здешних "законов". Этот отрывок представляет, с нашей точки зрения, двоякую ценность: во-первых, он содержит проницательное наблюдение, имеющее прямое отношение к теме нашего исследования, а во-вторых показывает, что эта тема ни в какой степени не является новостью, и что как сейчас, так и раньше, эти вещи может видеть любой, кто только этого хочет. Здесь мы несколько предваряем дальнейшие выводы, однако с нашей точки зрения проблема состоит не в том, чтобы это увидеть, а в том, что нужно над собой сделать, чтобы ухитриться этого не видеть. Итак, слово Лескову:
Вскоре после крымской войны в Петербург приехал один известный английский инженер Б-лей. Как человек любознательный, он купил себе указатель и бегал с ним повсюду, все сравнивая с описанием и делая обо всем свои заметки.
Таким образом, обходя известный "мраморный дворец", он заметил, что в строении этого дворца гораздо больше участвует гранит, чем мрамор. Это его смутило. Англичанин заподозрил, что в его гиде непременно опечатка, что дворец, вероятно, называется "гранитный", а не "мраморный". Он рассердился, переменил гид, но и в другом опять стоит дворец "мраморный". Турист окончательно впал в недоумение; он обращался и к книгам, и к людям за разъяснением затрудняющего его противоречия, и нигде не находил разъяснения.
-- Почему же вы не называете этого дворца гранитным? -- спросил он наконец одного администратора, а администратор, которому англичанин надоел своими докуками, отвечал ему:
-- Нельзя этого.
-- Но почему же нельзя? -- добивался англичанин.
-- А потому, что это уже так называется,- сказал ему, чтобы отвязаться, администратор.
Англичанин не успокоился. Но вот проходит еще неделя, и вдруг в конце апреля на Марсовом поле собираются войска.
-- Что это такое?- спрашивает англичанин.
-- Ему отвечают, что это, мол, у нас майский парад.
-- Тот опять взбеленился: Как, -- говорит, -- майский парад, когда у вас теперь апрель?
-- Да уж так, -- отвечают, -- майский это называется.
-- Но почему же он не называется апрельским?
-- А так, -- не называется.
--Англичанин опять за справками к знакомому администратору: Зачем, говорит, вы этот парад зовете майским, а не апрельским?
-- Так следует, -- ответил ему администратор.
Англичанин ушел и записал в своем гиде: "Мраморный дворец называется потому, что он из гранита, а майский парад потому, что он бывает в апреле". Но успокоиться этим бедный Джон Буль тоже не мог и обратился к одному своему обрусевшему соотечественнику:
-- Сэр, скажите мне ради Бога, отчего они не хотят объяснить мне, почему у них гранитный дворец называется мраморным, а апрельский парад -- майским? Успокойте меня! Мой мозг горит от того, что я не добьюсь разгадки!
-- Обрусевший англичанин понял своего земляка, огляделся по сторонам, убедился, что их никто не слышит, и прошептал, склонясь к уху своего беспокойного соотечественника:
-- Видите ли, сэр, в России объяснять -- запрещено!
-- Сэр,-- вскричал потрясенный инженер, -- не могу выразить, сколь велика моя признательность! Наконец-то, наконец тут есть логика!
Хочется еще раз помянуть добрым словом Николая Семеновича Лескова и воздать должное его точному пониманию ситуации: ведь обрусевший англичанин не случайно сперва огляделся, а затем шептал на ухо -- ведь если "объяснять -- запрещено", то запрещено также и объяснять, что объяснять запрещено. Кроме того, данное запрещение естественным образом порождает несколько связанных (комплементарных) запрещений:
a) раз "объяснять -- запрещено", то также запрещено понимать, что некоторые странные вещи, вообще говоря, требуют объяснения;

запрещено не только объяснять, но также выслушивать и понимать объяснения в том случае, если некто вдруг предпримет подобную попытку. В противном случае "понимающий" становится соучастником преступления. Как видно, понятие "мыслепреступления" было известно Лескову задолго до Орвелла.
Все, что в настоящее время известно из психологии и психиатрии о формировании защитных реакций, подтверждает, что прямые, целенаправленные попытки совершать запрещенные объяснения, намеревающиеся достичь запрещенного понимания явлений, которые вообще запрещены к восприятию, должны наталкиваться на невероятно сильный аффект. Бейтсон обозначает сложный клубок этих запретов как "мета-табу".
Невероятная сила этих совершенно реальных табу проявилась в реакции на "Философические письма" Чаадаева, которая ошеломила не только его самого, но даже правительство. Эта реакция была низовой, спонтанной и искренней, и совершенно не походила на советские казенные митинги против "литературного власовца". По свидетельству современников, представители всех направлений и сословий от крепостных до аристократов "слились в едином вопле ненависти и проклятия Чаадаеву". Студенты Московского Университета (sic!) явились к его (университета) попечителю, а заодно и председателю московского цензурного комитета графу Строганову с просьбой разрешить им линчевать Чаадаева. Показательно, что само это "ходатайство" носит все тот же идиотский циклически-парадоксальный характер, поскольку самосуд, вообще говоря, является тяжким преступлением. Преступления же, как известно, либо не совершаются, либо совершаются без разрешения. Просить разрешение на совершение преступления -- такое возможно только в карикатурной Стране Дураков.
Важно понять, что всеобщая ярость была вызвана отнюдь не тем, как Чаадаев трактовал те или иные аспекты русской культурно-исторической ситуации -- вряд ли многие из "негодовавших" вообще когда-либо держали в руках журнал "Телескоп", -- а тем, что он вообще осмелился затронуть тему абсурдной бессмысленности русского существования, т.е. осмелился заговорить о вещах, которых вообще нет.