Сообщений в теме: 11

[Головатенко Маргарита Павловна]

С любовью и признательностью посвящаю
моей подруге Нилочке Соколовой













Часть пятая

СТУДЕНТКА ИЗ ПРОВИНЦИИ

Студенческие годы – это
праздник жизни!
Моя запоздалая догадка

МЫ - СТУДЕНТКИ ОЭИС

Последнее школьное лето
Лето 1953 года для нас с Нилой не отличалось от школьных каникул, потому что мы не сдавали вступительных экзаменов. Мы, конечно, думали об институте, в который так просто поступили, но на наш образ жизни это никак не влияло. По-прежнему, надев сарафан и повязавшись косынкой, я шла в огород и «сапала», то есть срубала тяпкой (сап-кой) сорняки, рыхлила и окучивала картошку, кукурузу, подсолнухи и прочий овощ. По мере поспевания рвала черешни, вишни, абрикосы, сливы, резала, сушила и варила их под маминым руководством. По вечерам был полив истомившихся за знойный день цветов и грядок. По утрам – обязательное мытьё полов и завешивание окон ради прохлады. После полудня – шитьё немудрёной одежды и белья, глажка, починка и для души – вышивание с обязательным радио. Перед сном и во время еды – чтение. Если бы не танцы и променад возле клуба – монахиня да и только!
Впрочем, было ещё кое-что. Мой одноклассник, Гена Харитонов, как тогда говорили, хорошо ко мне относился, а я по легкомыслию разрешала ему относиться, то есть позволяла приходить в гости, беседовать подолгу с моей мамой и провожать меня домой после танцев. По дороге Гена меланхолично напевал песенку Максима «Скольки раз из-за вас мучилси, томилси…»
По случаю окончания школы родители подарили Гене мотоцикл, небольшой «Ковровец», кажется. Этот мотоцикл стал частенько тарахтеть у наших ворот, и мы с Геной лихо мчались купаться километров за десять, на Чёрный Ташлык. Мне нравилась быстрая езда по просёлку вдоль лесополосы к прохладной речке, которая шустро пробивалась через гранитные выходы Волыно-Подольского щита, прежде чем слиться с Южным Бугом. Эти поездки примирили меня с тем, что Гена был на полголовы ниже меня, и с тем, что отметки позволили ему поступить только в Сумское артиллерийское училище, но высокомерное отношение к мальчику, увы, имело место.
За две недели до начала учебного года мы с Нилой спохватились и стали готовиться к студенческой жизни. На общежитие надежды не было, дядю неудобно стеснять моей персоной, там и так живёт бабушка, поэтому надо было снимать угол. Угол мы нашли после зачисления по записочкам, которые квартирные хозяйки оставляли у институтского вахтёра. Одесские углы – это особый разговор, пока только скажу, что нам казалось очень важным сшить себе длинные ночные рубашки, так как спать мы будем в одной комнате с хозяйкой, совсем чужим человеком. Имея о ночных рубашках весьма слабое представление, мы купили в сельпо десять метров ситца немыслимой свекольно-сине-зелёной расцветки и скроили себе длинные и широкие балахоны до полу.
Из хлопчатобумажной ткани «аста» мы сшили по одинаковому платью с крылышками (см. фото) и дополнили туалет синими прорезиненными тапочками. Тёплым платьем нам будет служить наша школьная форма, демисезонное пальто, на два размера больше нужного, случилось весной в местном ОРСе, туфли, которые мне купил папа в восьмом классе, ещё вполне целы, так что с экипировкой покончено. Портфели – вот, что нам нужно для солидности! К нашему удовольствию в сельпо завезли маленькие чёрные портфельчики, раскладывавшиеся надвое и скрепляемые пряжкой с замочком. Мы тор-жественно заплатили по тридцать рублей и купили себе по портфелю. Всё, мы готовы!

На новом старом месте
Отъезд прошёл, как во сне, не помню никаких подробностей. С моей стороны ни слёз, ни сожалений, ни предчувствия, что я делаю шаг, определяющий всю мою дальнейшую жизнь – ничего! Только эгоистическая радость. Я теперь всегда буду в милой Одессе! Я студентка института, где учился папа!
Случайные законы распорядились так, что наш институт связи, его новый учебный корпус, расположился напротив моей бывшей женской школы №80. Помните развалины, мимо которых я спешила к бабушке Лёле? На этих развалинах выросло довольно импозантное П-образное здание, фасад которого выходил на узкую Кузнечную улицу (в те го-ды – ул. Челюскинцев), а тыл - на улицу Новосельскую (тогда – Островидова, деятеля одесского ревкома), так что на задах между ножками буквы П стояла знаменитая кирха моих дорогих Иостов. Её кое-как превратили в спортзал. Напротив кирхи помещалась славная одесская консерватория, а в доме рядом и правее, в четырехэтажном флигеле (вход из подъезда) поселились мы с Нилой. Так что до института – рукой подать.
Квартира на четвёртом этаже была коммунальной, с тремя квартиросъёмщиками: семья Дубенецких из трёх человек, мать и дочь Гриппич и наша квартирная хозяйка Розалия Аркадьевна Монастырская или просто Роза. Это была пожилая особа, ходившая боком с повёрнутыми внутрь ступнями, с морщинистым лицом, большим ртом, полным золотых зубов, которые плотоядно щёлкали, когда она говорила со своим немилосердным акцентом. Она не выговаривала половины букв алфавита, а её улыбка просто пугала.
За 100 рублей с каждой Роза предоставила нам пружинный матрац на козликах, который стоял напротив её кровати, разрешила пользоваться столом и стульями и зимой греться у казанка, который на лето убирался. Центрального отопления не было, а на кухне стояли столики с примусами. Вещи наши висели на гвоздях за занавеской. В этой трущобе с приличным фасадом были потолки в 4 метра, большое окно во двор и стены, оклеенные бордовыми обоями с популярным рисунком «капуста», которыми Роза очень гордилась.
Мы ещё не начали учиться, а Роза уже посвятила нас в сложные взаимоотношения с соседями. Дубенецкие и Гриппичи хотят замордовать бедную Розу: Дубенецкий поставил второй кухонный столик, а эта гречанка Гриппич нарочно толкается и заглядывает в Розину кастрюлю. А её дочка Тамара назло во всё горло поёт целыми днями за стеной, готовясь в консерваторию. Мы посочувствовали Розе и пообещали, что не будем водить дружбу с её заклятыми врагами. Не успели мы переварить эту информацию, как в коридоре нас перехватила мадам Гриппич, невысокая женщина с оливковым цветом лица, жгучими глазами, гладкими чёрными волосами и усиками:
- Девочки, вы знаете, к кому вы попали? Это же первая бандерша из Бердичева! Она же не сливает за собой в уборной, не убирает общие места и, между прочим, никакая она не Розалия Аркадьевна, а Рена Ароновна!

Люди группы РС-16
Да, похоже, нас ждала бурная жизнь. Впрочем, нам некогда было вникать в слож-ные коммунальные взаимоотношения. Мы студентки замечательного радиофакультета! Наша группа РС-16 расшифровывается как факультет радиосвязи, первый семестр, шестая группа. На курсе всего восемь групп, разделённых на два потока. На первом потоке почти поголовно – выпускники одесских школ, на нашем втором потоке большинство – приезжие из всех украинских и молдавских областей, хотя есть и одесситы. В группах по 25 человек с примерным соотношением: 20 ребят и 5-6 девушек. Неожиданная встреча:
- Ритка, ты?!!
- Нонна, вот чудеса! Ещё кто-нибудь есть из нашей восьмидесятой?
- Нет, кто в педине, кто в консервном, твоя Наташка Лищенко еще раньше пошла в техникум. Слушай, почему я тебя не видела на вступительных?
- Я с медалью…
- Да? А Бебка Ходорова говорила, что видела тебя на Новом базаре и что ты торговала мясом.
- ???
Ниточка из прошлого: Нонна Дьякова, моя соученица по одесской школе, оказалась в нашей группе. Я, конечно, продала несколько вёдер вишен и груш в Москве и Ленинграде…
Кроме Нонны и нас с Нилой, в группе были ещё три девушки: Мила Цыбулько и Римма Цомартова из Николаева и Тамара Руденко из Мелитополя, все наши ровесницы. Ну, а в мужской половине были всякие: от Володи Сорвунина и Андрея Стеца, 1928 года рождения, успевших послужить в армии, до маленького Виталия Ветвицкого 1937 года рождения. Было несколько ребят, принятых без конкурса за спортивные успехи: боксёры Вася Краснянский с перебитым носом и Коля Яцковский, пловец Роберт Колотушкин, бегун Володя Зинцов, самбист Юра Писков (злые языки острили: институт спорта с электротехническим уклоном). Единственным ближайшим земляком оказался Алик Пасичниченко из Ново-Украинки, что в тридцати километрах от Помошной. Ну, и одесская достопримечательность, шалопай и стиляга Олег Галкин, разболтанный малый в «шкарах на манной каше», пёстром галстуке, брюках-дудочках и с высоким коком, густо смазанным бриолином.
Вообще, вспоминая первые дни в институте, я должна признаться, что была разочарована. На нашем потоке не было ни одного «предмета», при виде которого у меня забилось бы сердце. Нет, все красавцы были, по-видимому, в водном институте… Впрочем, по коридорам солидно прохаживались интересные старшекурсники в синих тужурках с молниями в петлицах. Вот досада: оказывается, начиная с нашего курса, связистская форма для студентов отменена. Зато в нашей группе оказался самый некрасивый на всём курсе студент Володя Малушенко. Его лицо было обезображено какой-то давней болезнью: кожа в буграх, наружные уголки глаз опущены вниз, веки бессильно спадают на глаза, как у Вия, отчего он всегда смотрит, задрав голову, рот полон кривых зубов. При всём том он ужасно костляв. Да-а-а… Мурашки по коже! Лучше вспомню тех, кто ничего себе. В помощь мне одна из первых фотографий, сделанная осенью 1953 года у фонтана на Соборной площади. Слева от меня – наш быстроногий Вова Зинцов, перворазрядник по бегу. Он обменивается улыбкой с Васей Петренко. Вася 36-го года рождения, еще не бреется, и все зовут его Васенька. Над маленькой Риммочкой Цомартовой торчит голова несчастного Малушенко. По другую руку от меня – белокурый и самоуверенный Эдик Гладунов, чертами лица напоминающий Маяковского. Если кто-нибудь из нас на прощанье говорил «пока», Эдик неизменно вполголоса коварно добавлял «…каешь дома!» Однако, пора и вправду подумать об учёбе.

Учимся на радиоинженеров
Как-то получается, что в своих воспоминаниях я никак не подойду к тому, ради че-го я оказалась в Одессе. Я бы солгала, если бы сказала, что всю жизнь мечтала стать радиоинженером. Я, скорее, была усердным радиослушателем и была не прочь узнать, как делаются эти прекрасные радиопередачи, которыми я заслушивалась. Если бы я знала, как это далеко от моего инженерства! Но я прилежно взялась за учёбу: аккуратно записывала все лекции, искала производные и решала химические уравнения, строила эпюры по начертательной геометрии и корпела над тремя проекциями вентиля в чертёжном зале. К слову, нам и в голову не приходило просить кого-нибудь сделать это за нас по дружбе или, тем более, за деньги!
Есть фотография, где у меня на лбу написано, что я студентка  и не просто студентка, а студентка технического вуза. Я стою у входа в институт. В руках у меня книги, конспекты (где же мой солидный портфель?) и знаменитая папина логарифми-ческая линейка 1931 года выпуска, тем не менее, самая точная на курсе. В Одессе зима и снег, по этому случаю к носочкам добавлены огромные мужские перчатки, а шарфик заменён на вязаную шапочку. Снимал, наверное, Юра Писков, он на первых курсах запечатлел жизнь нашей группы.
Вот он, фасад нашего учебного корпуса по улице Челюскинцев, 26 (теперь снова Кузнечная). Чинно стоим мы, студентки группы РС-16: я, Нила и Тома Руденко. Ага, вот он и портфельчик в моей руке! У нашего института внушительный фасад с колоннами и балконами, а внутри – на каждом этаже просторные вестибюли, тоже с колоннами и с паркетом, натёртым красной мастикой. Всё строго симметрично: левое крыло, там кабинет ректора Ивана Петровича Пышкина и канцелярия, над ними – лекционные залы; правое крыло, там военная кафедра полковника Молдаванова, а над нею – просторный чертёжный зал, выше – лекционная аудитория. Широкие лестничные марши, высокие потолки, просторные аудитории. Предусмотрены две большие комнаты отдыха для преподавателей с диванчиками и креслами, ну, а для нас – буфет и чистые туалеты в каждом крыле и на каждом этаже. Многие московские вузы могли бы позавидовать нашему провинциальному институту.
Опекал первокурсников заместитель декана Соломон Исаакович Палей, низенький, с чудовищным акцентом. Принимая аттестаты с медалями у меня и Нилы, он небрежно заметил:
- Это потенцияльные двоечники…
На что секретарь факультета Мария Михайловна Дашевская, полногрудая дама с длинными зубами, снисходительно возразила:
- Нет, это хорошие девочки из провинции, - и она была таки права! Она знала и помнила всех, кто учился на радиофакультете. Деканом тогда, кажется, был Андрей Ильич Хачатуров, с которым у меня связано одно неприятное воспоминание, впрочем, об этом потом.
Недалеко расположились наши общежития: у радиофакультета – на Манежной, 26, а у факультета телеграфно-телефонной связи (ТТС) – на Островидова, 64. Наши ребята, пришедшие из армии, сразу получили общежитие и гордо шагали через скверик на Комсо-мольской, мимо летнего кинотеатра им. 1 Мая, мимо водного института к своим койкоме-стам на зависть нам, съёмщикам углов. Мы скоро узнали, что по субботам студенты танцуют. Танцевали во всех семнадцати вузах Одессы. У нас всё устроилось так: пока стояли тёплые вечера, во дворе общежития ТТС на Островидова выставлялся мощный динамик и там при свете луны танцевали студенты всех ближайших вузов, а с наступлением холодов танцы устраивались в так называемой рабочей комнате в общежитии на Манежной. Нечего и говорить, что я стала усердной посетительницей танцевальных вечеров и у стенки не стояла.

Хватит танцевать, пора учиться!
А между танцами шла учёба. Величественно, не обращая на нас внимания, читал свой матанализ профессор Котелянский, метался у доски, заламывая руки и вопия «Что делать? Что делать?!!», доцент Эдельштейн (так он пытался обратить наше внимание на проблемы начертательной геометрии). Роза Иосифовна Мардер, прищурив глаза и понижая голос, посвящала нас в перипетии борьбы меньшевиков и большевиков в своём курсе ОМЛ (основы марксизма-ленинизма), а профессор Костарев с железной последовательностью вбивал в наши головы законы физики. Английский язык у нас вели два преподавателя: Иван Степанович Луценко, потешавший одну половину группы, которая буквально садилась ему на голову, и Мария Иоганновна Коган, его величественно-прекрасный антипод. Милый Марк Миронович Китайгородский в галошах и с портфелем, больше его самого, всегда в одно и то же время чинно следовал в лабораторию физики. Встреча с Китайгородским была хорошей приметой на этот день.
В курсе электроматериалов и станков безымянный лектор с огнеупорным прозвищем «Шамот» долго и нудно рисовал нам какие-то диаграммы состояний чугуна, без конца повторяя загадочные слова: «феррит», «перлит», «аустенит», «мартенсит»… Никогда больше в моей жизни мне не встречались эти слова (кроме феррита, конечно). Зато практические занятия по этому курсу оставили неизгладимый след в душе.
В подвальном этаже лабораторного корпуса были механические мастерские кафедры электроматериалов, где мы занимались очень важным делом: рубили зубилом, пилили рашпилем и напильником, шабрили шабером чугунную плитку размером 100х200х25 мм. Для девочек послаблений не было, и мы ходили с покалеченными руками, потому что частенько попадали молотком не по зубилу, а по костяшкам. Для проверки качества плитку надо было обмакнуть в чёрную краску, нанесённую на эталонную плиту, но раз за разом на поверхности наших плиток оставались предательские не закрашенные участки, и мы снова пилили и пилили, шабрили и шабрили. После такой работы нарезка резьбы метчи-ком и плашкой казалась нам просто игрушкой, не говоря уже о токарном станке.
Военная кафедра тоже не считала возможным освобождать девушек от строевых и тактических занятий: мы маршировали на плацу «левое плечо вперёд», лихо выполняли ружейные артикулы, разбирали, чистили и собирали карабины, ползали в Дюковском саду с катушкой провода на спине, нас ведь готовили военными связистками на случай войны. На тактических занятиях, стоя над макетом местности, подполковник – строевик Трунов заговорщицки рисовал нам обстановку на поле боя:
- Вот гдей-то таньки наступають…
Он требовал от нас чёткого приветствия: «Здравия желаем, товарищ подполков-ник!» Дурашливый Олег Галкин под шумок выкрикивал «гав-гав-гав» и довольно долго не попадался. Но однажды подполковник навострил ухо, прислушался и услышал явственное «гав» из уст Галкина. Он побагровел, вытащил шутника к столу и заикаясь выговорил:
- Я… советский… офицер, а ты на меня… гавкаешь??!
Мы застыли, ожидая страшной кары, но наглый Галкин так смиренно стал просить прощения, так искренне порицал себя, что подполковник смягчился и не стал писать рапорт на нахала. Впрочем, в другой раз деканат потребовал, чтобы на комсомольском собрании стилягу и фраера Галкина пробрали за набриолиненный кок, брюки-дудочки и галстук с пальмой, что и было сделано.
Олег Галкин сильно выделялся своим видом, своей манерой от большинства парней нашей группы. Его противоположностью был белорус Ваня Рыжанков, неторопливый деревенский парень. Бывало зайдёт к нам за какой-нибудь задачкой (ему всё трудно давалось) и удивляется:
- Кали к дзявчатам ни зàйдешь – они усе вàрут и вàрут!
Мы и вправду в целях экономии иногда что-то варили себе на Розином казанке, которым она обогревала комнату. Отчислили беднягу Ваню после первого курса.
На фотографии, сделанной на втором курсе, нет уже Вани, отчислены за неуспе-ваемость Коля Яцковский, увы - и Нонна Дьякова, и Виталий Витвицкий, который блистал в математике, но не мог постичь ОМЛ. Зато появился красавец Витя Ленский, гимнаст-второгодник (его голова видна над маленькой Риммочкой), который явно тяготеет к девичьему цветнику, и молдаванин Ваня Эксаренко, угрюмый брюнет с синими глазами, чёрными бровями и ресницами, в неизменной кепке и широченных клешах. Олег Галкин шутовски приклонил свой уцелевший кок к Валентине Вячеславовне Щавинской, куратору нашей группы.

Про петлю гистерезиса
На втором курсе у нас появился уже настоящий электротехнический курс «Основы электротехники», сокращённо ТОЭ. Читал нам его моложавый тридцатисемилетний доцент Борис Израилевич Яхинсон. Он поразил наше воображение быстротой речи и ещё большей быстротой рук. Писал он свои длиннющие формулы электрических цепей то правой, то левой рукой и зачастую правая рука нетерпеливо стирала то, что записала левая, когда мы ещё не записали и половины.
Как-то после занятия в лаборатории Борис Израилевич пригласил нас с Нилой заниматься на его кафедре научной работой. Так как мы не «фанатировали» (этим словом у нас назывались теле- и радиолюбители) и не питали любви ни к какой кафедре, мы легко согласились и получили первое задание: исследовать магнитные свойства железного сердечника. Направляемые ловкой рукой Ольги Николаевны, ассистентки Яхинсона, мы, в конце концов, получили желанную петлю гистерезиса и с триумфом сфотографировали её, чтобы представить научному сообществу. Эта фотография чудом сохранилась у меня среди вороха ненаучных снимков. К сожалению, ни в курсе ТОЭ, ни в других курсах мне так и не удалось среди скопища формул без лукавой терминологии выяснить, что же такое электричество и откуда постоянный магнит без подпитки берёт силы, чтобы бесконечно долго удерживать тяжёлые гвозди.
Борис Израилевич чуть-чуть выделял меня из женской половины курса, и это не укрылось от зорких глаз моих однокурсников. Они ревниво относились к молодым преподавателям, симпатизировавшим студенткам, особенно доставалось ассистентам, вчерашним выпускникам института. На партах красовались бесчисленные скрижали, вроде «Марцафей – дуралей!», «Пионтковский, отстань от наших девочек» и т.д. Сладкоглазый Андрей Ильич Хачатуров, привыкший любезничать с красивой Эллой Власовой, примостившись на краю стола, в один прекрасный день уселся своим немалым задом прямёхонько на канцелярскую кнопку. Досталось и бедному Борису Израилевичу, но об этом позже.

Как я получала награды
К этому времени прошли две экзаменационные сессии. На первой (зимней) сессии меня постигла неожиданная неудача: я получила четвёрку у профессора химии Когана и, признаюсь, сильно горевала, даже всплакнула после экзамена. Зато всю весеннюю сессию я сдала на отлично и получила повышенную стипендию, которая оказалась равной аж 525 руб.! Может быть, поэтому Валентина Вячеславовна поставила меня в центре группы на той фотографии, а уж как рад был папа! Он и мама решили поощрить меня, как было при-нято в советские времена, отрезом на платье и, действительно, «достали» мне в помошнянском ОРСе три метра отличной шерстяной материи приятного тёмнозелёного цвета.
Получив единовременно всю летнюю стипендию, я сшила в ателье на Ришельев-ской из этой шерсти премилое платье с широкой расклешённой юбкой и воротником-стойкой по моде того времени. Украшено моё первое парадное платье было золотыми филигранными пуговками, поясом в виде змейки, сплетённым тоже из золотой канители, и лакированными кожаными цветами… С ума сойти от такого великолепия! На танцах широкий подол моего платья летал зелёной молнией в вальсах и быстрых румбах. Когда однажды на наши танцы зашёл молодой человек, в котором я вдруг узнала Люсика Гильдина, я даже не ощутила привычного робкого волнения. Как Татьяна Ларина-Гремина, я равнодушно кивнула на его «Здравствуй, Рита!» и пронеслась мимо с красивым старшекурсником Толей Чекаловым, лучшим тенором нашей самодеятельности.
Нет, как я ни стараюсь, об учёбе не получается, всё время приходится отвлекаться. В конце первого курса меня сильно озаботило ещё одно важное дело: когда-то за мой зо-лотой аттестат папа пообещал мне наручные часики. Я страстно желала иметь такие часики, тем более, что у Нилы пензенская «Звёздочка» уже красовалась на руке. И вот в мае 1954 года папа премировал меня тремястами рублями, как раз столько стоила «Звёздочка». Вы думаете, что иметь деньги и иметь часы – это одно и то же?! Нет, тогда часы были в страшном дефиците. День за днём, неделя за неделей после лекций, после экзаменов я обходила все центральные ювелирные магазины на Дерибасовской (тогда часы продавались там) и в ответ слышала: - Нет, не поступали… Нет, на днях были, но сразу разошлись… - Ну, что я за несчастный человек! В один прекрасный день Тома Руденко сообщила мне, что видела часы в ювелирном на углу Дерибасовской и Преображенской. Лечу туда, зажав в кулаке деньги.
– Часы «Звезда» есть?!
– Нет, таки закончились.
Наверное, на моём лице было написано такое отчаяние, что продавец сочувственно зашептал:
- Бежите, баришня, в «Пассаж», я слышал, что туда тоже завезли…
Я полетела в «Пассаж», благо он был в двухстах метрах. Влетаю, сердце колотится:
– «Звезда»???
– Есть пока…
При этих словах счастливые слёзы буквально брызнули из моих глаз. Никогда после моя душа так не ликовала по поводу приобретения, бог знает почему. Может, потому, что в 1946 году мама снесла в комиссионку папин подарок, маленькие швейцарские часи-ки, и мне пришлось ждать их целых восемь лет? Продавец тут же подобрал мне отличный браслет к часикам и торжественно надел мне их на руку. Кажется, он тоже понимал зна-чительность момента и радовался вместе со мной. Я шла по Соборной площади и не могла оторвать всё ещё мокрых глаз от моих дорогих часиков.
После этого отступления как-то скучно возвращаться к учебным делам, Может быть, я продолжу рассказ о них, когда вспомню что-нибудь интересное, а пока меня тянет на воспоминания о прекрасном празднике жизни вне аудиторий.

ПОСЛЕ ЛЕКЦИЙ

Первомайская демонстрация
Отмечено, что в первый год самостоятельной жизни я покруглела лицом. Наверное, мы слишком нажимали на любимые горячие пирожки с горохом, в соревновании на ско-рость поедания которых я неизменно побеждала. Я довольна: поправились и другие части моего тела, которых всегда было недопустимо мало. Зато Нила заволновалась и тайком стала пить уксус за шкафом.
Из всех девушек косы остались только у Нилы и маленькой Риммочки Цомартовой, которой Вова Зинцов за её миловидность и постоянно вспыхивающий румянец смущения дал прозвище «Цыпа райская». Белокурые Мила и Тамара ловко научились укладывать волосы в причёску «ангел», а я давала волосам волю. Счастливые владельцы фотоаппаратов наперебой фотографировали немногочисленных девушек курса в аудитории, в лаборатории, в коридоре, на улице, перед институтом, на демонстрации, на пляже.
Весной большим событием для нас стал первомайский праздник и участие в городской демонстрации. Была сформирована спортивная колонна из студентов младших курсов. Нам выдали красные футболки с надписью «ОЭИС», ребятам ещё и эспадроны, давно валявшиеся без дела на складе, остальное – из нашего гардероба. Эту форму мы дополнили гирляндами, венками и букетами из бумажных цветов, которые мы сами накрутили из цветной гофрированной бумаги. Получились весёленькие украинско-спортивные костюмы. И вот институтская колонна со спортсменами впереди двинулась от здания института (строительный забор с флангов ещё не убран) к Куликову полю (тогда пл. Октябрьской революции). Я уже забыла эту подробность, но, оказывается, я нахожусь в пятёрке, возглавляющей спортивную колонну. Вот они мы, слева направо: Рита Красножен, Мила Майорова, Володя Железняк, Тамара Руденко и Мила Цыбулько. Восхищаюсь выправкой и фигурой Тамары Руденко! Помнится, был прекрасный майский день, настроение отлич-ное, прошли мимо трибун в лучшем стиле и уже вразброд, группами возвращаемся по до-мам. И вдруг где-то на улице Толстого я замечаю сидящего человека, бессильно присло-нившегося к стене. Что-то дрогнуло в душе: всем так хорошо, а этот человек несчастен, ему надо помочь! Мне стыдно признаться, но я откололась от группы и очень долго тащи-ла куда-то пьяного мужика (я не сразу поняла, что он пьян), мочила под краном во дворе его голову, безуспешно допытывалась, где он живёт. «Пробившись попусту час целый», в конце концов, я сдала его милиционеру и в смутном настроении поплелась в общежитие, где уже веселилась вся группа. Мои здравомыслящие однокашники долго потешались над моим поступком, да я сейчас и сама смеюсь над собой, но тогда мне мой порыв казался таким естественным. Я и теперь замечаю за собой одну странную особенность: увидев буксующую машину, пусть даже грузовик, я испытываю неодолимое желание стать сзади и толкать её. К чему бы это, или я не леди?

На пляжах и улицах Одессы. Разоблачительные фотодокументы
С наступлением тёплых дней стало неудержимо тянуть к морю. Летняя сессия прошла под знаком Ланжерона и 13-ой станции Большого Фонтана, где была водная стан-ция нашего института: готовились к экзамену мы на песочке Ланжерона (песок предательски сыпался из наших конспектов), а после экзамена почти всей группой ехали на живо-писную водную станцию. Не обжитые в то время берега с их золотистыми и серо-зелёными скалами были очень живописны и располагали к непринуждённому веселью. Смеются все девчонки, расшалилась даже застенчивая «цыпа райская», наставившая рож-ки Эдику Гладунову. Благодушен всегда серьёзный и озабоченный Володя Сорвунин, привалившийся к моим коленкам, не улыбаются только Роберт Колотушкин и Васенька Петренко, им какую-то каверзу строит рогатый Эдик.
Апофеозом было комбинированное макание Эдика и нашего чемпиона по плаванию Роберта Колотушкина силами женской части группы. Этот нехитрый трюк казался нам очень остроумным, судя по нашим радостным лицам. Снимал эту вакханалию, конечно, Юра Писков.
Заснят и наш поход с Нилой на рынок. Мы идём по Торговой улице, неся в руках авоську с батоном. На головах у нас одинаковые шарфики по моде того времени, одинако-вые вигоневые носочки для тепла и одинаковые туфли на микропорке. Тогда снимок огорчил меня: боже, что я за чучело! Но теперь, через пятьдесят лет, я смотрю на себя с симпатией. Ну, пальто мешковатое, вообще, одежда убогая, зато вся молодая и здоровенькая!
Фотографирует нас, по-видимому, опять Юра Писков, сочетающий одесскую горластость с нешуточной скромностью или, напротив, гордыней, поэтому я отыскала его на одной-единственной компанейской фотографии: на субботнике в Дюковском парке. Юра с отсутствующим видом держит «под ручки» меня и Лиду Пенар из Котовска (помните вечного конкурента Помошной?). Этот парк с маленьким стадионом и прудом был нашей подшефной территорией и спортивной базой. Во время войны парк был разбит вдребезги, стадион строили наши студенты уже после войны, а в тот день мы сажали там кусты и деревья. Наверное, мы с Лидой с трудом упросили Юру сфотографироваться с нами, поэтому вид у него отрешённый, мол, ладно уж…Да и у нас выраженья лиц какие-то скучные.
Зато на другом кадре, сделанном в Дюковском, которого я долго стеснялась, выражения хоть отбавляй. Зачёт по плаванию мы сдавали там же, на пруду, а после зачёта катались на лодках и дурачились. Эдик Гладунов разыграл со мной сценку «Мы на лодочке катались…», впрочем, всё было очень целомудренно. Этого снимка папа, к счастью, не видел…
А вот другой кадр попался ему на глаза, когда я приехала домой на первые зимние каникулы. Лёня Соловьёв из группы РС-15, бравый вояка, донашивающий китель и галифе, на перемене усадил меня в коридоре на стул, распушил свои усы и сфотографировался в галантной позе, склонившись надо мной. Я в школьной форме, только воротничок сменила, и, кажется, довольна вниманием. Эта фотография стала источником волнения для моего бедного папы, он подумал, что этот усатый Лёня помешает моей учёбе.
Но его утешил другой снимок, где мы с Нилой лихо берём интеграл, хотя на горизонте опять маячит подозрительный мужчина (это Роберт Колотушкин с пирожком) «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!».
И другие события
А если бы мама с папой видели, кто уничтожает домашние пирожки и жареных кур, которые присылались нам с оказией время от времени?!
На танцах мы с Нилой познакомились с двумя пятикурсниками: Максом Хусидом и Володей Семёновым. Оба они были одесситами, оба играли на скрипках в знаменитом оркестре нашего института и были замечательно сыгранной парой комиков. Они провожали нас домой, в наш убогий угол у Розы, непрерывно рассказывая нам смешные случаи из студенческой жизни. Скоро они совершенно непринуждённо стали заходить к нам в гости и усаживаться за стол. Не переставая балагурить, они деловито уписывали яйца, пирожки и кур, пока мы с Нилой буквально падали со стула от хохота. Сытно поев, они уходили, как Винни-Пух и Пятачок после визита к Кролику. А между тем, возникли какие-то флюиды между мной и Максом, Нилой и Володей. Мы даже в кино сходили вместе пару раз и Новый 1954 год отметили в общей компании. Но дружба с пятикурсниками непрочна: после зимней сессии они уехали на преддипломную практику, потом серьёзно взялись за диплом, забыли и про шутки, и про пирожки, и про нас, глупеньких первокурсниц из провинции.
Впрочем, я не долго грустила о пожирателях наших припасов, студенческая жизнь не располагала к долгой грусти. Пора была сдавать огромный лист по черчению с тремя проекциями, сечениями и коварной аксонометрией, а в распахнутые окна чертёжного зала так сладко пахла белая акация! Открылись летние кинотеатры под звёздным небом, шли голливудские фильмы и одна за другой эпохальные картины Мосфильма, которые надо было обязательно посмотреть в кинотеатре имени 1-го Мая в скверике рядом с институтом.
Кипели страсти в нашей коммуналке, на бедную бестолковую Розу единым фрон-том наступали на кухне соседки, сталкивались примусы и кастрюли, кто-то из соседок в пылу ссоры стукнул Розу по голове шумовкой, и она «сняла побои» в милиции. Заваривалось нешуточное дело. Каждый день мы приносили в аудиторию свежие новости с полей сражений, и вся группа веселилась. В мае мы с Нилой получили повестки в суд в качестве свидетелей, предъявили их в деканате, чтобы уйти с занятий, чем вызвали массу слухов, и впервые в жизни вошли в обшарпанную обитель районной Фемиды. Но, как мы ни старались обелить Розу, проступила такая неприглядная и запутанная картина коммунальной склоки, что суд счёл справедливым оштрафовать всех, и истицу, и ответчиков, поровну - по 200 рублей. Обе стороны считали себя победителями, Роза торжествовала, забыв о своих убытках, а Тамара Гриппич назло нам без отдыха орала за стеной арию Мими.

«В степах Украïни»
Первый выезд на уборку
Перед моими глазами снова расстилаются милые моему сердцу балки с виноград-никами, бахчи, поля кукурузы и подсолнечника. Те же мазанки под черепицей, в одних сёлах (украинских) - беленькие, в других (молдаванских) – светлобирюзовые. В начале второго учебного года наш курс отправлен в колхоз, который находится недалеко от станции Затишье в селе Григорьевка. Это совсем рядом с Черным Кутом и Каирами, где по-прежнему живут дядя Ваня и тётя Ганя, но, как и десять лет назад, между населёнными пунктами украинской глубинки нет регулярного сообщения. Пятьдесят километров – непреодолимое препятствие. Да, честно говоря, я и не очень рвусь туда: нам так весело на этом приволье! Поселили наш второй поток в колхозном клубе, выдали одеяла, соломен-ные матрацы и подушки, а вот про постельное бельё я что-то не помню, кажется обходились без него. Не было и кроватей: спали на полу, девушки поместились на сцене за тряпочным занавесом. Рядом с клубом быстро соорудили под навесом плиту, поставили длинный стол со скамейками – вот и кухня-столовая. Умывались мы на улице, поливая друг другу из ковшика.
За продуктами мы ездили на двуколке в колхозную комору, и нам выдавали хлеб, картошку, крупу, яйца, масло, мёд вместо сахара, огромные коровьи ноги, а молоко при-возили в больших флягах прямо с фермы после дойки. Воду привозил водовоз в деревянной бочке с затычкой, а куховарили по очереди наши девушки. Точно так же был органи-зован быт первого потока в соседнем селе. Без присмотра нас не оставили: в качестве руководителя с нами поехал Борис Израилевич Яхинсон.
Нашему отряду поручили убирать поспевшую кукурузу и подсолнечник, и провеи-вать на току подсохшую пшеницу. Мы, конечно, хотели бы собирать виноград, но эту ра-боту надо было ещё заслужить. А что значит убрать кукурузу? Сначала надо было вруч-ную выломать и сложить в большие кучи початки, а потом серпами срубить сухие стебли и на тракторной волокуше свезти их на корм скоту. Ещё труднее было рубить твёрдые, как железо, стебли, скорее – стволы подсолнечника. Кто рубил, кто возил, а кто дежурил на кухне. Помню, выпало дежурить нам с Нилой. Обед прошёл гладко, а за ужином наше жаркое имело огромный успех, все просили добавки и размели котёл вмиг. И вдруг явля-ется голодный Яхинсон. Ну, нечего ему дать! Посмотрели мы с Нилой друг на друга и начали соскребать сначала со дна котла, потом – с тарелок и наскребли-таки для Б.И. маленькую порцию какого-то месива. А он, бедняга, съел и даже благодарил нас за вкусный ужин, мы просто сгорали со стыда.
Когда убрали зерновые, подошла, наконец, очередь снимать виноград. Это была белая столовая Шасла, замечательного вида и вкуса. Грозди тугие, ягоды плотно прижаты друг к другу и подёрнуты светлой дымкой. Ну, и наелись мы тогда винограда! Ели по-южному, с кожицей и с косточками, поэтому все ходили со вздутыми животами, а может просто потолстели на колхозных харчах. Я, например, взвесилась на весах для зерна, и они показали 64 кг!


В гостях у дружественной группы
Когда нам надоел виноград, мы вспомнили, что две другие наши группы убирают бахчу, и подались к ним в гости. Там мы застали такую картину. Нагрузив телегу арбуза-ми, ребята садились в кружок, взрезали самые крупные и спелые арбузы, предусмотрительно отобранные, и начинался пир. Естественно, мы не остались в стороне, наши лица были в красном соку от уха до уха. Вскоре, однако, стало трудно усидеть. Хорошо, что украинские поля разделены на квадраты лесопосадками. Последовала команда:
- Девочки - налево, мальчики – направо!
Это было очень вовремя. Потом Элла Власова показала нам класс верховой езды на смирной кобыле без седла, потом мы, как сейчас говорят, просто общались, снова ели ар-бузы и ходили в посадку, а вечером устроили посиделки в большой клубной хате. Рассе-лись на полу под открытыми окнами, потому что вечер был тёплый, и при керосиновой лампе пели что-то подходящее, вроде «Нам электричество сделать всё сумеет» или «Кто учит, кто учит – себя напрасно мучит». Пришёл Борис Израилевич и сел на полу рядом со мной, оглядывая своими быстрыми блестящими глазами общество. И вдруг из открытого окна на него обрушился водопад холодной воды! Все вскочили, за окном что-то затрещало, протопало и стихло. Всем было неловко, но Борис Израилевич проявил полное самообладание, вытер лицо и волосы платком и сказал что-то вроде «Видно, в этом селе встречают гостей, как в тропиках».
Посиделки продолжались, но кое-кто заметил, что среди нас не было Вани Экса-ренко и Ильи Айдарова. На другой день Ваня смотрел исподлобья сквозь свои пушистые ресницы и всё отрицал. После какой-то сессии он был отчислен за неуспеваемость и уехал в родную Молдавию, так и не сознавшись. Через много лет поседевший и полысевший шкодник Илюша Айдаров на нашей традиционной встрече в Одессе признался мне, что, заметив диковатую склонность Вани ко мне, подговорил его облить Яхинсона из ведра, что и было сделано. Несмотря на это, сентябрьская поездка в колхоз осталась в памяти как что-то весёлое.
Мы вернулись в Одессу, полные впечатлений, и долго ещё с хохотом вспоминали, как Юра Писков, поссорившись с нами, поварихами, гордо вышагивал туда и сюда, де-монстрируя своё презрение, а между тем, он забыл пристегнуть клапан своих морских брюк, и так и ходил с откинутым клапаном, демонстрируя свои полосатые трусы. Спас его от позора Вова Газаров, появившийся на повозке с быками, которыми он управлял с помощью отборного мата. Мы тогда сильно подивились: интеллигентный мальчик, учится по классу скрипки – и вдруг такое… Вспоминали, как прижимистый Витя Скопенко не поделился сигаретами с ребятами, за что они подловили его спящим и налили мёда в ширинку. Мухи и пчёлы облепили несчастного, и как он потом ни отстирывал свои штаны, они всё равно привлекали насекомых.

Второй выезд на уборку
Занятия пошли своим чередом, прошли октябрьские праздники, заметно похолодало, и вдруг горком партии приказывает ректору снова отправить нас в колхоз, так как на полях другого района осталось много неубранной кукурузы! Тут уж всё было по-другому. Поехали мы, кто в чём попало, тогда ни у кого не было тёплых курток, шерстяных треников и кроссовок. Я просто надела старое пальто и туфли на микропорке. Ниле успели передать какой-то куцый жакет из крашеного суслика, остальные были экипированы не лучше. Как выяснилось, многие однокурсники-одесситы как-то отмазались от колхоза и остались дома. В колхозе оказались, в основном, иногородние.
Разместили нас по хатам, заплатив хозяйкам за наше питание. Прощай, щедрая колхозная комора, прощайте, яйца, сметана и молоко с мёдом! Хозяйки ворчали, что заплатили им мало и кормили скудно. Мы с Нилой спали на жёстком топчане в холодной горнице, навалив на себя всю одежду. По утрам на траве, на ветвях лежал густой слой инея, и было страшно выходить на поле и ломать заледеневшие початки. Убирать стебли уже не приходилось, не до того. Уныло тащились мы на делянку и при каждой возможно-сти стремились прижаться к стогу, закопаться в солому. Тут уж было не до песен и не до проказ.
За две недели мы кое-как собрали злополучную кукурузу и злые, простуженные вернулись в город. Впрочем, мы быстро позабыли неприятные моменты и веселились, разглядывая фотографии с нашими уморительными фигурами, вспоминая наш фантастический
быт и трудовые подвиги. Колхоз сдружил нас крепче, чем учёба. Ещё один момент – никому и в голову не приходило, что нам должны заплатить за работу. На третьем курсе нас уже не послали в колхоз, нас сменили первокурсники и второкурсники. Сельскохозяйстенный семестр на долгие годы стал привычным в вузах.

МЫ ЖИВЁМ ПО АДРЕСУ ТОЛСТОГО, 30

Расстаёмся с Розой
Студентки младших курсов всегда пользуются вниманием старшекурсников, кото-рые наперебой приглашают их в кино и на танцы. Вот и самый умный пятикурсник Толя Красилов ни с того, ни с сего подошёл и сказал:
- Пойдём в кино! В «Короленко» (это был ближайший кинотеатр) показывают «Александра Невского»!
Я с удовольствием пошла и впервые открыла для себя этот знаменитый старый фильм. А на танцах в рабочей комнате мы часто танцевали с Толей Лихачёвым, тоже пятикурсником, недурным танцором. Вот он, скромный и приличный Толя, в праздничной колонне рядом с такой же скромной и приличной мной. Весело отпраздновали всей группой моё девятнадцатилетие… Да, я же совсем забыла рассказать, что на втором курсе мы покинули бедную Розу! Кажется, бабушка Настенька, которую я не забывала навещать, рассказала, что над их квартирой сдаётся комната для трёх студенток. Одна девушка, из педагогического, уже живёт там второй год, а два места свободны. Ну, это же замечательно: не угол, а отдельная комната, да ещё рядом с родной бабушкой, дядюшкой и тётушкой! Мы быстро уладили все дела.
Хозяйкой квартиры была вдова Сима Решетова, но настоящей хозяйкой была её мать, баба Нюра. Она вела всё хозяйство, управлялась с десятилетним внуком Вовкой, и присматривала за жиличками-студентками. Сима же безуспешно пыталась решить личные проблемы. Она была еще не старой женщиной, но казалась старше своих лет из-за плаксивого выражения лица. Увы, мы с Нилой снова будем спать вдвоём на пружинном матраце, поставленном на козликах. У третьей жилицы была отдельная кровать, она была абориге-ном, всё знала, с хозяйками была на ты. Эту третью жилицу звали Лида. Отвлекусь немно-го от нашего переселения, чтобы рассказать о ней.
Про Лиду, про Тому, про нас…
У Лиды была русая коса, закрученная узлом на затылке, серые глаза, высокие скулы и породисто очерченные губы. Отдельно надо сказать о её теле. Лида была дочерью курортных врачей в Ялте и загорала на лечебном пляже голышом, поэтому её ладное тело было покрыто ровным загаром без единого изъяна. Но всё портили воспалённые розовые угри на щеках, которые Лида ежедневно выдавливала, протирала спиртом, прижигала кристаллами марганцовки и сжигала кварцем. Иногда от этих процедур её щёки покрывались коричневой коркой, иногда кожа слезала лоскутами, порой угри после этого унимались, но ненадолго. Из-за них Лида нещадно пудрилась. Впрочем, в отличие от нас, она умело пользовалась косметикой, хорошо одевалась и выглядела привлекательно.
Наверное, Лиде надоел девичий заповедник педина, поэтому она охотно примкнула к нашей компании, где преобладали парни. На октябрьской демонстрации Лида шла в нашей колонне и быстро со всеми познакомилась. По ассоциации вспомнилось: мы тоже посетили один из вечеров в педине. Среди многих номеров программы я услышала:
- …Аккомпанирует Тамара Ройтман…
Приглядевшись, я убедилась, что это Томочка Ройтман, моя стерлитамакская под-ружка! Те же чёрные глаза и большой рот, те же кудри! Мне захотелось побежать к ней за кулисы, но меня остановила мысль: а вдруг она меня не вспомнит? Ведь прошло десять лет, мы выросли и изменились, возникнет неловкость. Так и угас мой порыв. К слову, такие угасающие порывы случались у меня, к сожалению, не один раз.

Рядом с бабушкой
Итак, наши пожитки были водворены в комнатку по адресу улица Толстого, дом 30, квартира 19. Комнатка была «в аккурат» над спальней дяди Вити и тёти Полины, так что мне надо было просто спуститься этажом ниже, чтобы увидеть бабушку. Она, как и прежде, сидела с рукоделием у окна, поджидая меня. Я, конечно, была бессовестная эгоистка и, бывало, по нескольку дней не заглядывала к ней, упиваясь студенческой жизнью, но была ещё одна причина: стоило мне зайти вечером или в воскресенье, как тётя Полина вручала мне газету с очередным пленумом партии или с трёхчасовой речью Хрущёва и требовала читать это вслух. Ну, это было свыше моих сил, а отказаться не хватало храбрости!
Впрочем, у тёти тоже был повод для недовольства мной: на мой день рождения у нас собралось чуть ли не полгруппы и веселье было шумным. Тётя потом показывала мне часть стены, по которой якобы пошла трещина после моего праздника. Гости вскладчину подарили мне чудный парфюмерный набор «Белая сирень». В красивой коробке с веткой белой сирени в белых атласных гнёздышках лежали душистые флаконы и мыло. Это были мои первые «парфюмы». На этой вечеринке Витя Ленский и Лида так понравились друг другу, что после провожанья Лида вернулась с жестоко опухшими губами. Их увлечение длилось довольно долго по нашим легкомысленным меркам.
На нашу комсомольскую конференцию, что проходила в актовом зале мукомольного института, от группы были делегированы четыре правильные комсомолки: Тома Руденко, Нила, я и Мила Цыбулько Фотография сохранила наши беззаботные лица. Там нас окружили вниманием лучшие представители мукомолов. Но моё сердце оставалось свободным ещё целый семестр.

ПОРА ПРИШЛА: ОНА ВЛЮБИЛАСЬ

Головокружительная ёлка…
В последние дни декабря 1954 года общежитие на Манежной устроило ёлку в рабочей комнате. Столы вынесли в коридор, стулья расставили вдоль стен, а в центре зала установили высокую пушистую сосну. Я плохо помню, что было до начала танцев вокруг ёлки. Вернее, я ничего не помню. Знаю только, что Роберт Колотушкин пригласил на нашу ёлку своего бывшего одноклассника из Херсона, а ныне студента водного института Валерия Базилева. Нас познакомили, и Валерий пригласил меня на вальс. И у меня началось замечательное головокружение. Мы кружились и кружились. Все остальные танцы получались у нас как сплошное кружение, все остальные лица у меня слились в одно безликое пятно, я видела только блестящие глаза моего партнёра, его улыбающийся рот, узнавала его высокую стройную фигуру, когда он пробирался сквозь толпу, чтобы снова и снова пригласить меня на танец.
Когда танцы закончились, Валерий проводил меня до нашей парадной. Моё сомнамбулическое состояние продолжалось, я не заметила, когда и куда исчезла Нила. Я только хотела снова танцевать с Валерием. Удивляюсь, что вспомнила про предстоящий 2 января новогодний факультетский вечер и пригласила его на этот вечер. Он обещал прийти, попрощался и ушёл в своём строгом форменном пальто и фуражке с золотым крабом. Потом у меня опять провал в памяти.
…и ужасное фиаско
Новогодний факультетский вечер – событие волнующее. Я уже побывала на не-скольких факультетских вечерах, и знала, что они проходят интересно, с выдумкой, с комнатами, где нас ожидали сюрпризы, с юмористическими выпусками газеты, где бли-стали остроумием старшекурсники, с потрясающим концертом самодеятельности и, конечно, с танцами в нашем просторном полукруглом вестибюле с балконом на втором этаже. Меня назначили дежурной распорядительницей, и я гордо расхаживала по вестибюлю с широкой розовой лентой на рукаве, встречала преподавателей и отводила их в отдельный гардероб, размещала пальто простых смертных на столах в смежной с гардеробом комнате и всё время посматривала на дверь. Валерия не было среди входящей толпы. Точно в 19.00 наш декан Хачатуров запер входные двери на ключ и ушёл в актовый зал.
Посмотрев в последний раз на опустевший вестибюль, я разочарованно собралась в зал. И тут вдруг я увидела за стеклянной входной дверью, среди нескольких опоздавших, Валерия, который улыбался и делал мне знаки. С бьющимся сердцем я побежала разыскивать Хачатурова, чтобы взять у него ключи. Этот бессердечный человек не дал мне ключей. Я униженно упрашивала его, а он не дал! Я спустилась к входным дверям и горестным жестом призналась в своём бессилии. Валерий пожал плечами и ушёл… Вместе с ним ушёл мой праздник. Я забилась в гардеробную комнату, зарылась лицом в чьи-то пальто и дала волю слезам. Давно я так не рыдала! Нет, пожалуй, я никогда ещё так не рыдала. В антракте подошла Нила, подходили мои однокурсники и просто знакомые, смотрели на моё опухшее от слёз лицо, спрашивали, в чём дело, но я давилась слезами и ничего не могла им объяснить. В самом деле, что я могла им сказать? Что на вечер не попал человек, которого я видела один раз? Они оставили меня в покое, и когда открыли входную дверь, я тихонько побрела домой.

Моя любовь в читальном зале
Так начался для меня новый 1955 год. Однако уже шла сессия, и надо было заниматься, первый экзамен - четвёртого или пятого января. Скучно я занялась с утра чем-то будничным, кажется, гладила свою юбку, перешитую из старого платья, и мысли у меня были подстать. Вдруг звонок в дверь, и баба Нюра сообщает, что кто-то просит меня выйти. Я прохожу тёмным коридорчиком, открываю входную дверь и в полумраке вижу перед собой… Валерия. Не сон ли это? Я остолбенело молчу, а он просто говорит:
- Здравствуй, Рита, пойдём в читальню!
Так и сказал «в читальню». Надо ли говорить, что я вихрем влетела в комнату, мигом собралась и вот мы уже идём в городскую публичную библиотеку имени Горького, что на улице Пастера. Я там была всего один раз до этого, чтобы посмотреть на настольные лампы под зелёными абажурами, которые когда-то монтировал папа. По дороге, я всё пыталась догадаться, как Валерий нашёл меня, я и забыла, что после ёлки в общежитии он проводил меня до подъезда. Не помню, чтобы мы говорили о чём-то значительном. Я всё ещё обмирала и боялась говорить о моём вчерашнем конфузе.
В библиотеке Валерий оказался завсегдатаем, повёл меня в свой любимый зал на втором этаже, очень уютный. И стал спокойно заниматься, у него экзамен в тот же день, что и у меня. А я долго не могла собрать свои растрёпанные мысли. Настал час обеда, и у нас одновременно заурчало в животах. Валерий улыбнулся и предложил спуститься в сту-денческую столовую рядом с университетом. Зал был небольшой и безлюдный по случаю сессии. Наверное, мы что-то ели, расплачивались, но я ничего этого не помню. Помню только, что я изо всех сил старалась сохранить естественное выражение лица и не засматриваться на это чудное существо, которое почему-то снизошло до меня. После обеда мы до вечера занимались в читалке, а с закрытием библиотеки Валерий проводил меня до ворот и сказал, что завтра утром зайдёт за мной.
И потекли мои счастливые дни. Мы усердно занимались, сдавали экзамены, и после экзамена шли в кино. Я шла рядом с Валерием в своём противном пальто, робко положив руку на сгиб его локтя, и только хотела, чтобы это длилось вечно. В кино Валерий не брал мою руку в свою и не говорил пошлостей. Один раз он зашёл за мной после экзамена и пригласил на концерт в консерваторию. Боже мой, я целый год прожила в доме, стеной примыкавшем к консерватории, но ни разу не была там на концерте, а Валерий, недавно приехавший в Одессу (он перевёлся из Херсонского кораблестроительного), уже завсегдатай консерватории! Это меня сразило окончательно. Я влюблялась всё больше и больше, я была в состоянии непрерывного обмирания, как институтка Лидии Чарской.
Так прошла вся зимняя сессия второго курса. Несмотря на умопомрачение, я ухит-рилась сдать сопромат погубителю многих студентов, красавцу и извергу Каминскому! Валерий и я сдали все экзамены с оценкой «отл.», и пришло время разъезжаться по домам на каникулы. Он взял у меня почитать мою любимую книжку Ильфа и Петрова, и я пошла провожать его на херсонский автобус, который уходил с Греческой площади. Валерий помахал мне рукой из окна автобуса, улыбнулся и уехал. Был пасмурный январский день.

«Учитесь властвовать собой!»
Каникулы прошли тускло. Встречу со школьными друзьями я почти не помню. Я хотела поскорее вернуться в Одессу и снова ходить в библиотеку. Нила, конечно, догады-валась о моём помешательстве, но я молчала, а она не спрашивала. У нас с ней не было принято выворачиваться наизнанку друг перед другом. Да и рассказывать, по чести, было нечего, она всё видела. Ну, протанцевала один вечер, ну, занимались вместе в библиотеке и сдали всё на повышенную стипендию – вот и всё!
И это, действительно, оказалось всё. После каникул Валерий к нам ни разу не за-шёл. Вечерами в опустевшей аудитории, окна которой выходили на общежитие водников, я подолгу всматривалась в одно заветное окно на четвёртом этаже. Там, я знала, жил Валерий. В глубине комнаты, освещённой неяркой лампочкой, двигались фигуры, среди которых я пыталась угадать его. Вот, кажется, его красивая голова склонилась над книгой. Много раз тогда, в библиотеке, я тайком посматривала на его профиль и не могла насмотреться. И теперь, жалко простаивая у окна, я неистово хотела просто видеть его.
       …Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Всё думать, думать об одном
И день, и ночь до новой встречи…
Чем больше проходило времени, тем больше я хотела и боялась увидеть его Мой предмет чудился мне повсюду, но, когда я однажды шла по Дерибасовской и, действи-тельно, увидела его, мне пришлось прислониться к каким-то перилам, чтобы не упасть, так резко кровь отлила от сердца и подогнулись колени. Валерий не заметил меня. Была ещё маленькая надежда, что он придёт, чтобы вернуть книгу, но он передал её через Роберта. Всё, надо было приходить в себя, в конце концов, должна же быть у меня гордость! Ну, не смогла я влюбить Валерия в себя! Сначала понравилась «средь шумного бала», а потом не понравилась, и с этим ничего не поделать.
Потом были какие-то случайные встречи с Валерием по дороге в институт, на тан-цах: летом - во двориках общежитий, зимой - на избирательном участке в нашем институте, где сначала голосовали, а потом танцевали связисты и водники. Обычно он приглашал меня на танец-другой, мы разговаривали о каких-то пустяках, как старые знакомые, и хотя всякий раз при этих встречах у меня перехватывало дыхание, я изо всех сил старалась вы-глядеть приветливо-равнодушной и никогда не напоминала ему о той волшебной ёлке и о его волшебном появлении в нашем тёмном углу. Спустя много лет, я узнала, что Валерий долгое время работал в арабских портах, а теперь живёт в Москве, в Тёплом Стане. Ничего не стоило по горсправке узнать его адрес, и в день его рождения 31 декабря 1965 года я поздравила его телеграммой и в конце зачем-то спросила, помнит ли он ёлку пятьдесят пятого года. Ответа я не ждала, в телеграмме ведь нет обратного адреса.

ПЕРЕБИРАЕМСЯ В ОБЩЕЖИТИЕ!

Двадцать третья комната
И всё же, какое это замечательное время – студенческие годы! В нём, в этом вре-мени, столько нового, столько чудных и разных впечатлений, что просто невозможно дол-го пребывать в меланхолии. Например, что значит получить общежитие после двух лет проживания на углах? К этому времени мой папа уже вышел на пенсию и у них с мамой на двоих доход составил 1100 дореформенных рублей, а Нилу мама растила одна на скромную зарплату бухгалтера поликлиники. Но наши заявления неизменно откладывались в долгий ящик.
И вот, в начале третьего курса Соломон Исаакович и студсовет решили поощрить двух мало обеспеченных отличниц: Нила и я получаем места в общежитии нашего факультета на Манежной, 26. Жаль, конечно, что теперь я реже буду видеться с дядей Витей и бабушкой, не смогу я так часто «скóкнуть на угол за франзóлей» или на Привоз за «бичкáми», но зато в общежитии так весело, студенческая жизнь там бьёт ключом. И платить за это счастье всего десять или пятнадцать рублей!
Мы радостно перетаскиваем свои пожитки в большую комнату №23 с широченным балконом на втором этаже, где у каждой будет СВОЯ кровать с панцирной сеткой! Ниче-го, что в этой комнате, кроме нас, живут ещё одиннадцать (!) девушек третьего, четвёрто-го и пятого курсов. Зато в комнате было целых три стола: для занятий и для еды, а за зана-веской нашлось место и для нашей кастрюльки, двух тарелок и двух стаканов. Для одежды тринадцати девушек было целых два гардероба, а бельё и прочую мелочь можно хранить и в чемоданах под кроватями. Конечно, кровати занимали бóльшую часть комнаты, располагаясь и вдоль стен, и спинками к стене, и за шкафами, отчего комната напоминала госпиталь времён войны, но девушки украсили её занавесками, надкроватными ковриками и кружевными накидками. Кроме нас, в комнате проживали ещё пять третьекурсниц: Алла Романюк, Элла Мяснянкина, Римма Снегирёва, Риммочка Цомартова и Валя Гавриленко. Остальные девушки были старше.
Кровать, что стояла у самого окна (смотри снимок), принадлежала пятикурснице Жанне, пышной деве, которая просыпаясь по утрам и потягиваясь, громко взывала: - Хочу Лукомского! – Пятикурсник Лукомский был записным красавцем с волнистой шевелюрой, который нравился многим, поэтому меня не удивляли возгласы Жанны, только я думала тогда, что она просто хочет увидеть Лукомского и пойти с ним куда-нибудь, например, в библиотеку…
На кровати, чья спинка видна на переднем плане, спала Клара Толнáи, студентка из Венгрии, ладненькая девушка небольшого роста. Она уже свободно говорила по-русски с некоторым акцентом (пятый курс всё-таки). Меня, помню, поразило её красивое нижнее бельё: атласные лифчики, сшитые вместе с коротенькой сорочкой, кружевные трусики. Всё это было так не похоже на наши мадаполамовые лифчики с чашками в виде пирамиды, на неуклюжие «комбинации» и «триколики». Клара рассказывала:
- Я покупала это… и это… и это…в детском универмаге. Наше правителство хочет болше дети, поэтому дла дети всё так дёшево! Это – два форинта, это – один форинт, да! Юбка, джемпер – тоже!
Мы поражались и восхищались венгерским правительством. Иногда к Кларе заходили её земляки, венгерские студенты, красивые и хорошо одетые ребята (неужели тоже из детских магазинов?!). Запомнился самый видный парень, Арпад Ковач, Кларин жених. Вообще, в те годы в вузах Одессы училось много студентов из стран Восточной Европы, из Китая и Северной Кореи. На нашем курсе училось двое чехов: высокий Машек и низенький Маршичек. На танцах в рабочей комнате поражала своей красотой и смоляными кудрями румынка Иляна Думитреску. Потом приток иностранных студентов постепенно иссяк.
Будни
Ну, на нас дешёвой одежды никто не припас, поэтому в целях экономии мы сколо-тили продовольственную коммуну из шести обитательниц двадцать третьей. В неё вошли наша Риммочка Цомартова, Римма Снегирёва из РС-56, мы с Нилой и две так называемые «ускоренницы»: Надя Лагунова и Аида Пушкова. Эллочка и Аллочка не вошли в нашу коммуну, потому что они не хотели тратить время на пустяки: они всё время учились. Итак, мы сложились по сто рублей из нашей сентябрьской стипендии (уже 460 рублей обычная и 565 – повышенная), купили сообща примус и потеснили другие примусы на общей кухне. Примусы там стояли рядком на столе, обитом оцинкованной жестью. Рядом был кран с «отливом». Вот на этой технике дежурная по коммуне должна была готовить еду для нас из продуктов, купленных на Новом базаре и в бакалее.
Ходить на базар и куховарить приходилось почти каждый день, потому что холодильников в общежитиях (да и в квартирах большинства горожан) в 1955 году не водилось. Мяса, масла и молочных продуктов в те годы в одесских магазинах тоже не водилось, это покупалось на базаре. Мы учились у одесских хозяек, которые, не обращая внимания на укоризненные взгляды торговок, долго и вдумчиво терзали пальцами куски мяса, висевшие на крючках над прилавком, нюхали рыбу и рассматривали её жабры и глаза, сладострастно растирали языком творог и масло... Бедной дежурной частенько приходилось пропускать лекции, чтобы накормить коммуну. Помню, чтобы купить двенадцать дешёвых «казённых» котлет, я отправилась в кулинарию на Дерибасовской угол Ришельевской часов в пять утра и выстояла там до десяти утра огромную очередь. К счастью, котлеты мне всё-таки достались, хоть и с последнего противня.
Нет, наша коммуна была замечательной! Мы соревновались, у кого обед вкуснее, мы вспоминали, чем нас кормили мамы, и старались воспроизвести их блюда, мы гордились своей экономностью и аккуратностью. Наш примус и кастрюли мы начищали толчёным кирпичом. К слову, в общежитии сурово правил студсовет, который придирчиво следил за порядком. По пятницам в комнату являлась санитарная комиссия:
- Ну, девчата, когда полы мыли?
- Вчера!
Полы, действительно, блистали свежестью, не придраться.
-А пыль вытирали?
- Вытирали!
- Посмотрим, посмотрим…
Пыли нет ни на подоконниках, ни на спинках кроватей и стульев, но член комиссии запускает руку за тыльную сторону кроватной рамы и торжествующе показывает палец с предательской пылью.
- Так и запишем: в двадцать третьей комнате обнаружена пыль!
Мы с ног сбивались в поисках пыли, чтобы занять приличное место в графике, который обновлялся еженедельно. На кроватной пыли нас больше никогда уже не могли поймать, но в следующий раз пыль была обнаружена в дальнем углу на крыше гардероба. Иди знай, как говорят в Одессе…
Словом, в комнате царила неправдоподобная чистота. Чисто было и во всех общих местах. Не могу передать, какой ужас я испытала, зайдя однажды году в 90-м на кухню своих студенток в Лестехе: из забитого мусоропровода водопадом на полкомнаты растекались отбросы, когда-то белая газовая плита целиком заросла чёрным жиром. В без-образно грязном туалете при комнате не работал слив… У нас не было ни мусоропровода, ни газа, ни туалетов при комнатах, может быть, поддерживать порядок поэтому было проще?
Ускоренницы Надя Лагунова и Аида Пушкова, которые уже закончили техникум и успели поработать в учреждениях связи, были гораздо старше нас и относились к нам по-матерински. Особенно строгой мамой была Надя. Немногословная, с гладкой причёской и с северным говором, она была ужасно правильной. И хотя мне порой доставалось от неё за мои романтические увлечения, я храню мельхиоровую ложку, которую они с Аидой пода-рили мне в день рождения. Долго хранилось у меня и тоненькое золотое колечко с сире-невым камушком, которое девочки подарили мне вскладчину на двадцатилетие.

Мои авантюры
В зимнюю сессию, когда было холодно и не хотелось никуда идти, мы устраивались в чьей-нибудь кровати вчетвером (по двое с каждой стороны), укрыв все ноги одним одеялом. В таком ковчеге, обложившись учебниками и конспектами, мы готовились к очередному экзамену: читали вслух чей-то лучший конспект, обсуждали прочитанное и записывали по памяти вывод самых трудных соотношений. Утром в день экзамена Нила и я поднимались часов в пять-шесть и в потёмках шли в пустую рабочую комнату, чтобы повторить весь материал, затем шли сдавать, иногда без завтрака. Запомнился один смешной эпизод.
В тот день мы сдавали экзамен по ТОЭ, по самому трудному разделу –по теории поля. Эти градиенты, дивергенции, роторы и тройные интегралы по контуру совершенно измотали меня. Поднялась в пять, но так получилось, что мне выпало сдавать в числе последних. В три часа дня я вышла из аудитории с пятёркой, но совершенно без сил и едва доплелась до общежития. А тут в комнату зашла на огонёк наша староста Мила Цыбулько, которая недавно неожиданно для всех нас вышла замуж. Девочки с интересом вникали в кое-какие подробности из жизни новобрачной, рассматривали иллюстрации из только что вышедшей в свет чешской книжки «про это». То ли от голода, то ли от этого разговора, но мне стало как-то нехорошо, а когда меня пригласили взглянуть на картинку, я только успела пролепетать: - Девочки, как вам не проти… - тут у меня сильно зашумело в голове и свет померк. Отбросив книжку, перепуганные девочки стали вытаскивать меня из узкого промежутка между посудным столиком и шкафом, куда я завалилась. То-то потом смеялись надо мной!
В той двадцать третьей комнате со мной случилось ещё одно трагикомическое происшествие. В летнюю сессию, перед последним экзаменом по ТОР (теоретические основы радиотехники) у грозно-прекрасного доцента Среднего, я имела неосторожность в жаркий день купить и съесть пирожок с мясом, а потом – такую же неосторожность пожаловаться в нашем медпункте на расстройство. В результате я оказалась в инфекционном отделении старинной городской больницы на Коганке, о которой с таким чувством рассказывал Николай Григорьевич Белинский, супруг моей тёти Лёли. Меня поместили в многонаселённую палату на третьем этаже. И потянулись долгие дни бессмысленного существования. Как водится, каждая страдалица рассказывала свою историю болезни. Одна полная дама говорила:
- Керченские селёдочки! Малосольные, жир с них прямо капал…
Другая дама, такой же комплекции, возражала ей:
- Ой, что ви мне рассказываете?! В голове у селёдки таки есть яд! Вот я взяла на Привозе рибу, так бички просто трепетали! Трепетали! Пожарила с помидорами – и вот…
На таком фоне мой пирожок с мясом просто не смотрелся. Через день я уже чувст-вовала себя вполне здоровой и стала проситься домой, экзамен ведь - великий и ужасный ТОР! А тут ещё привели новую больную с диагнозом паратиф! Это слово не на шутку испугало меня. Но мне объявили трёхнедельный карантин! Надо бежать, а на мне только больничная рубашка и халат, все мои вещи сданы сестре-хозяйке! Посетителей не пускают совсем. Короче, на другой день я спустила из окна бечёвку и верная Нила привязала к ней пакет с платьем и босоножками. С бьющимся сердцем, держа пакет под халатом, я прокралась мимо поста в раздевалку, быстро переоделась и с независимым видом вышла на улицу. Ещё десяток метров шагом до ворот, а там мы с Нилой бегом на двадцать восьмой номер трамвая и - в общежитие.
Не успела я отдышаться и смыть с себя больничные миазмы, как наблюдатели до-несли, что к общежитию подъехал фургон с красным крестом. Я пулей вылетела чёрным ходом во двор общежития и притаилась под кустами акаций. Надо мной был открытый балкон нашей комнаты и до меня доносились чужие сердитые голоса. Наконец голоса стихли, но ещё с полчаса я сидела в кустах, боясь показаться на глаза коменданту общежития. Нила появилась на балконе и стала высматривать меня. Когда я вернулась в свою комнату, девушки наперебой стали рассказывать, что приехавшие санитары пугали их тем, что я жутко заразная и всех заражу, потом сказали, что я украла больничные простыни и непременно обокраду подруг, поэтому, как только я появлюсь, немедленно отвести меня в больницу в принудительном порядке. Я опешила. Спасибо Ниле за веское слово: - Ерунда всё это! Никуда больше не ходи!
А экзамен я через несколько дней сдала самому Среднему.
ПРАКТИКА, ПРАКТИКА!

Таллин. Первые впечатления
Итак, я старшекурсница, мне двадцать лет. Мама к этому возрасту уже давно была замужем, родила, год растила, а потом похоронила моего братика Жорочку, а я всё учусь. И мне вроде не наскучило учиться, а тут ещё учебная часть подкидывает летнюю произ-водственную практику совсем в другом городе! Мы получаем подъёмные, суточные и летнюю стипендию (шутка ли, почти две тысячи рублей!) и долго-долго с удовольствием едем в Таллин, почти за границу, на завод с экзотическим названием «Punane RET». Груп-па у нас смешанная, возглавляет её староста РС-66 Алёша Терещенко. С ним его друг Боря Панасенко, который отдалённо похож на Валерия Базилева, и поэтому иногда я дольше, чем нужно, вглядываюсь в его лицо. Увы, у меня нет ни одной фотографии об этой практике, спасибо Аллочке Романюк, приславшей мне фото другой таллинской смены.
Путь наш лежал через Ленинград, где я уже чувствовала себя старожилом. Мы ор-ганизовали себе остановку и провели день в этом сказочном городе да ещё в его белые но-и! Ночевали в общежитии дружественного ленинградского института связи.
Таллин встретил нас неприятным запахом, который сопровождал нас весь месяц практики. Выяснилось, что это запах сланцевого бензина, на котором ездит вся Эстония, богатая сланцами. Но мы быстро простили это городу. Нас поселили в его новой части, в общежитии высшей партийной школы, где нас уже ждали. Как это удалось нашему ректору – ума не приложу, но общежитие было шикарным по сравнению с нашей славной Манежной. Там были просторные комнаты на двоих-троих, мебель – как в хорошей гостини-це, отличные постели. А туалет и душ в каждом блоке на две комнаты, и тут же кухня с газовой плитой и полным набором кастрюль и посуды в кухонном шкафу? Фантастика! Мы радостно таращились и устраивались с комфортом. Выяснилось, что рядом с гостини-цей есть магазин, в котором можно свободно купить сосиски! Мы тут же купили их, сва-рили в белой эмалированной кастрюле и благоговейно съели. Практика началась неплохо.
Таллин не переставал удивлять нас. В тот же день мы успели сбегать в его старую часть, наскоро полюбовались ратушей со «Старым Тоомасом» и углубились в узкие средневековые улочки. Тут нас снова ждали чудеса. На каждом шагу нам попадались ма-ленькие кафе-кондитерские, куда так и хотелось зайти. Конечно, мы не стали сопротивляться, зашли и сели за столик. На столике стояла корзинка, полная румяных свежих булочек, от которых шёл тёплый ароматный дух. Я схватила булочку, а потом сконфуженно положила её обратно: официантка ведь ещё не приняла наш заказ, бог знает, какие здесь порядки. В меню на русском и эстонском значились кофе со сливками, какао и чай. Мы выбрали кофе. Нам принесли чашки, кофейник, сахарницу со щипчиками и маленькие плошечки со сливками. Как в лучших домах Филадельфии! Мы были подавлены такой кофейной церемонией и долго не могли решить, сколько булочек можно съесть и как потом отчитаться? Вспоминает Алла Романюк: - Поразили узкие улочки, дома с островерхими черепичными крышами и ножи в столовой. И то, как ловко ими пользовались во время еды даже самые простые люди. Помню огромные дубовые двери столетней давности, соединявшие переулок с улицей На одной из крыш скульптура – старик с котом…
Оказывается, наши мальчики испытали такое же потрясение в ресторане, куда их привели любопытные ноги. Они были очарованы сервисом и той спокойной обстановкой, которая царила в ресторане. Ни сизого дыма, ни пьяного гама. Благолепие нарушила ватага пьяненьких русских морячков, которые буйно требовали водки и вскоре стали валиться под стол. Посетители молча смотрели на дебош. Нашим ребятам стало стыдно и они ушли очень расстроенные.
«Punane RET»
Следующим большим впечатлением был завод. Его светлые цеха были построены ещё в буржуазной Эстонии, и назывался он тогда просто «RET», что означало радиоэлектронная техника, а после присоединения добавили слово «Punane», что означает «Красная».Прежде, чем ознакомиться с производством, мы побывали в заводской столовой, отведали эстонского овощного супа со свининой и картошки с мясом, посмотрели, как во время обеденного перерыва заводская молодёжь поголовно играет в настольный теннис. Приладились в перерыв бегать в молочное кафе напротив проходной и объедались там булочками со свежей сметаной. А неплохо работать на таком заводе, да, девочки?
Гордостью завода была радиола «Эстония» первого класса с клавишным переклю-чателем диапазонов, тогда это было последним словом. Массивный деревянный корпус радиолы блистал лаком. Собиралась «Эстония» в огромном цехе на конвейере. Это была длинная резиновая лента, которая время от времени двигалась мимо девушек с паяльни-ками, отвёртками и пассатижами, на ленте стояли приёмники, по пути обрастая всё новы-ми деталями. Движения у девушек были быстрыми и точными, пайки получались маленькими и изящными. Аккуратные разноцветные жгуты, покрытые лаком пайки, тускло мерцающие радиолампы – это было красиво. В другом цехе собирали измерительные приборы, в частности, знаменитый ламповый вольтметр ВЛ-47. Нашей задачей было содрать схемы приёмника и прибора (электрическую и монтажную) и описать технологическую цепочку.
Развлечения и шопинг
Не могу сказать, что весь месяц практики мы только этим и занимались. В Таллине было много прекрасных мест, например, оперный театр с прославленным певцом Георгом Отсом, старинная торговая улица Виру, музейный комплекс с древними стенами и баш-нями «Тощий Герман» и «Толстая Маргарита», современный кинотеатр «Сыпрус» (Дружба) и парк Кадриорг, заложенный на берегу Финского залива Петром Первым, когда Таллин был ещё Ревелем. Мы побывали всюду.
Когда однажды в солнечный день мы гуляли в Кадриорге, к нам подошли курсанты местной мореходки, русские ребята, и предложили покататься с ними на ялах, больших весельных лодках. Мы согласились, потому что считали себя в некотором роде морячками, мы же из Одессы! Но мы не знали Балтийского моря. Как только мы вышли из бухты, тот ветерок, что обдувал нас в парке, превратился в свирепые порывы, а белые барашки, такие милые с суши, превратились в высокие валы, захлёстывающие наши лодки. Ну и страху мы натерпелись! Несчастные морячки легли на дно лодки и закрыли глаза, но скоро на дне было полно холодной воды и курсанты строго приказали нам вычерпывать воду. Удивительное дело: мы так быстро отплыли далеко от берега, а обратно пробивались бесконечно долго, хотя ребята гребли изо всех сил. На берег мы выбрались совершенно измокшие, с растрёпанными причёсками и дрожащими ногами, быстро попрощались с коварными курсантами и помчались в тёплое, сухое общежитие.
Зато полное удовольствие было получено, когда мы, девочки, делали покупки в бо-гатых по нашим представлениям таллинских универмагах (у мальчиков после ресторанов на шопинг денег не осталось). Я, например, купила светлокофейное широкое пальто из мягкого драпа и туфли жёлтой кожи на белом каучуке. Я вздыхала: вот бы так одеться тогда, когда я ходила в публичную библиотеку!.. Примеривалась ещё к туфлям из змеиной кожи, очень популярным в Таллине, но ресурса не хватило. Зато получила подарок от какого-то дядьки, который с чувством сказал:
- Приятно посмотреть на русских девушек, у них такие маленькие ножки, не то что у эстонок!
Я недоверчиво посмотрела: это про меня, про мой тридцать восьмой размер? Но он явно имел в виду меня. Спасибо!
Снова вспоминает Аллочка: - Помню дожди почти ежедневно, промозглую погоду, очень хороший мягкий трикотаж. Я себе тогда купила розовую рубашечку и шерстяную кофту… Помню, мы пошли в баню, но нам никто не отвечал, где она, вроде бы не понимали, о чём мы спрашиваем. Еле-еле нашли русского человека.
Интересно, что про покупки я тоже крепко запомнила, а про баню и про плохую погоду – нет. И на заводе, и в городе я не ощутила враждебного отношения к себе. Все эстонцы вроде неплохо говорили по-русски и нам не пришлось спешно учить эстонский. Мне казалось, что достаточно было знать «Tere!» (Здравствуйте!) и почаще улыбаться. Все нужные документы нам дали, все технологические процессы показали, и мы разъехались по домам, нагруженные схемами и покупками. Долго ещё потом звучал в ушах голос эстонской дикторши, который будил нас каждое утро:
- Си-и-инн Таллин-н-н!
А запах в Таллине не такой уж и противный.
ЛЕТНИЕ КАНИКУЛЫ-56

Папа, Ирочка и я. Сердечные дела
Дома меня ждали новости. Мама и Ирочка были на месте, а папа уехал в Одессу! В чём дело? А дело было в том, что на пенсии папа затосковал без настоящей работы, без Одессы и моря. Он мог бы устроиться на рядовую работу в дистанции связи, так поступают сейчас многие, но тогда гордому инженер-майору претила мысль оказаться в подчине-нии у молодого начальника. И он снова, как девять лет назад, пытается круто изменить жизнь. Мятежный папа едет в Одессу и устраивается в свою прежнюю лабораторию связи и опять простым инженером, только теперь уже не рискует срывать с места семью. В глубине души он наивно надеется, что ему удастся получить жильё в Одессе как почётному железнодорожнику и ветерану Одесской железной дороги. На первых порах он живёт у дяди Вити на улице Толстого, а потом снимает угол на Водопроводной улице за вокзалом. Вот такая новость ждала меня.
Жаль, конечно, что мы с папой разминулись. Он бы показал мне, какой славный сад у него вырос, какие черешни, вишни и абрикосы! Я бы рассказала ему про Таллин, про завод, показала бы ему схему «Эстонии», он бы поразился и погордился мной. Мама без папы как-то сникла, располнела и жалуется на головные боли. Но как выросла и похоро-шела Ирочка! Ей уже 16 лет, она взяла папины домашние обязанности на себя и за ней ухаживает некий Толя Гержов, который поехал поступать в военное училище и просил Иру ждать его. А тут, оказывается, ещё и Гена Харитонов, бравый курсант Сумского училища, мой одноклассник, частенько бывал у нас и очень подружился с мамой, так что ма-ма не прочь была бы видеть его зятем. Нет, нет, я против.
Прошлой весной Гена приехал в Одессу и навестил меня в общежитии. Мы с подружками как раз собирались в оперный театр, у нас были билеты в ложу бенуара, взяли с собой и Гену. Он был похож на игрушечного солдатика: маленький, в маленькой фуражечке с блестящим козырьком и в маленьких блестящих сапожках. В антракте он громко спросил: - А кто такой Бенуар? – Не знаю почему, но я застеснялась перед подружками и рассердилась на Гену. Зачем он выставляет себя дурачком? Я так небрежно и холодно простилась с ним, что он больше не пришёл. И вот теперь мама ходатайствует за него. Хорошо, что он уже уехал в лагеря. В то лето я вообще мало кого видела из одноклассни-ков: кто на практике, кто на заработках. Впрочем, на пятачке перед клубом я встретила как-то Славу Лагоду, очень самодовольного, и беднягу Симу Флейтермана с перекосившейся щекой. С Нилой мы по-прежнему занимаемся шитьём: перешили наши нелепые ночные рубашки в лёгкие халатики, подсмотренные в общежитии.
Стали приходить письма от человека с цирковым именем, от Олега Попова. Он был студентом четвёртого курса проводного факультета и имел широкую известность в институте как талантливый художник-карикатурист в праздничных выпусках нашей газеты, как автор и редактор радиогазеты. Во время больших перерывов по коридорам и вестибюлям из репродукторов разносился его хрипловатый голос. Мы познакомились с ним весной. Олег оказался невысоким крепышом с большой головой и крупными чертами лица, с серыми выпуклыми глазами. Он носил темносинюю форму связиста, которую перестали выдавать, начиная с нашего курса, и его очень красила улыбка. Скоро он стал подозрительно часто встречаться на моём пути, издали улыбаясь и издавая звук чапековской саламандры: цс-с-с-с… Это было что-то вроде пароля среди его друзей. Я не была влюблена в Олега, но мне льстило его внимание. И вот теперь стали приходить его письма, такие длинные, такие литературные, снабжённые рисунками и затейливыми арабесками. Чтобы ответить на такое письмо, мне приходилось сильно напрягаться.
Дома хорошо читается
Займусь-ка я лучше чтением. Не скажу, что я совсем не читала в Одессе. В институтской библиотеке я встретила маму Наташи Лищенко, моей бедовой подружки в одесской школе. При её содействии я прочитала несколько романов Бальзака и почти всего Мопассана, кое-что Чехова и Горького. Но жизнь на углах и в общежитии, да и сама учёба в техническом вузе не располагают к чтению. Для чтения мне нужны досуг, одиночество и где-то неподалеку направляющая умная рука. Не было у меня этого в Одессе.
По старой памяти я пошла в библиотеку к Валентине Дмитриевне Маркеловой, набрала журналов и принялась читать. Прочитала «Журбиных» с их мудрыми старыми рабочими и глупой молодёжью, потом ещё один опус Кочетова «Чего же ты хочешь?», где неразумная и развратная интеллигенция прямиком катилась к измене Родине. Так, с журналом «Октябрь» всё ясно. Почитаем лучше «Новый мир» и «Знамя»…
Там писательницы соревновались, кто с большим знанием дела опишет производственный процесс. Вера Панова взялась описывать строительство реального металлургического комбината где-то на Алтае в посёлке с названием что-то вроде Поспелиха. На Алтае (я заглянула в карту) куча посёлков с именами Боровиха, Топчиха, Шумиха, Шелаболиха, Белокуриха и даже Шемонаиха! У Пановой роман прозрачно назван «Кружилиха», а главному герою, директору комбината, она дала скромное имя Громадин. Этот Громадин тоскует и мечется в Москве рядом с отсталой женой-мещанкой и рвётся в любимую Кружилиху.
Зато у Галины Николаевой в романе с лирическим названием «Битва в пути» женщина берёт реванш. Красавица и умница Тина Карамыш посрамляет мужчин-инженеров, вносит решительные изменения в работу прокатного стана и завоёвывает любовь пожилого, но передового главного инженера, разлюбив своего молодого, но вялого мужа-спортсмена. Там же с помощью женщин-формовщиц побеждает прогрессивное алюминиевое литьё «кокиль» (или это в «Журбиных»? кто же теперь это вспомнит!). Нет, перечитаю-ка я лучше свои любимые с детства «Маленькие трагедии» Пушкина. Ну, что за прелесть: ни чугуна, ни проката, ни мудрых парторгов! Потом мама принесла Драйзера, и я одолела его «Американскую трагедию», сочувствуя, ужасаясь и снова сочувствуя. Потом, на сладкое, опять взялась за милые, такие родные «Вешние воды» Тургенева. А тут и каникулы кончились. До свидания, мама и Ирочка!

Изгнание из рая
В институте меня тоже ждали новости. Точно не знаю, почему на четвёртом курсе мне отказали в общежитии, но вроде кому-то показалось, что я могу жить у бабушки. Как-то, когда я долго не появлялась на Толстого 30, старенькая бабушка Настя пришла ко мне, с трудом поднявшись на второй этаж. Кому же расскажешь, что бабушка сама ютится из милости у невестки?
Итак, Нила остаётся, а мне уходить, но это же совершенно невозможно! И вот (сей-час это трудно представить), великодушная Нила предложила мне остаться и спать , как бывало прежде, вместе на одной кровати, а я была настолько не деликатна, что с радостью согласилась. Студсовет и комендант закрыли глаза на это самоуправство и даже пошли навстречу, отселив нашу коммуну из огромной двадцать третьей комнаты в небольшую двадцать шестую о пяти кроватях, одном столе и одном шкафе. Вот наш коллектив: Алла Романюк, Алла Жукова, Римма Цомартова, Элла Мяснянкина, Нила и я.
И снова наша жизнь потекла, как прежде, только спим мы с Нилочкой теперь валетом, стараемся не лягаться, и сон наш по-прежнему крепок.
Сейчас вспоминаю, вспоминаю и никак не могу вспомнить, каким образом мы условились с папой о встрече. Кажется, в один из дней я пришла к нему в лабораторию. Управление дороги и тогда, и сейчас размещается в большом красивом здании правее вокзала. Наверное поэтому мы с папой пошли пообедать в вокзальный ресторан. Папа был в своём сером коверкотовом мундире с погонами и орденскими планками. Из небогатого меню он выбрал бефстроганов со сложным гарниром и чай с пирожным. Я ещё никогда не была в настоящем ресторане, поэтому сервировка и обед показались мне роскошными. Бефстроганов подали с жареной картошкой, зелёным горошком и тушёной репой под бе-лым соусом. Мне кажется, что я ни до, ни после не ела ничего вкуснее! Всю жизнь я пытаюсь воспроизвести это железнодорожное блюдо, но безуспешно.
Папа как-то невесело поведал о своей холостяцкой жизни. Теперь у него не было иллюзий на счёт квартиры, а тут ещё старая язва открылась. Здесь и травками не полечишься, и путёвки в Моршин не получишь, как бывало в Помошной. Вывод один – надо возвращаться, как только он закончит какой-то узел новой системы блокировки. Так что я по-прежнему буду жить в Одессе совершенно самостоятельно. Наверное, папа жалел о том, что в злую минуту покинул родной город, хотя вслух не говорил этого, за него говорило его расстроенное лицо.

(Продолжение следует)

Прикрепленные файлы

•  в_аудитории.jpg   62.13К   190 Количество загрузок:
•  группа_РС_16_на_экскурсии.jpg   85.58К   194 Количество загрузок:
•  Демонстрация___1955.jpg   32.06К   183 Количество загрузок:
•  Десант_в_Харьк.jpg   29.39К   189 Количество загрузок:
•  Колх._кадриль.jpg   37.37К   247 Количество загрузок:
•  Конь.jpg   6.87К   180 Количество загрузок:
•  Кукуруза.jpg   37.88К   184 Количество загрузок:
•  Макнули_Эдика_на_13_ой_станции.jpg   22.46К   189 Количество загрузок:
•  Мужчины_16_группы.jpg   105.25К   205 Количество загрузок:
•  На__комс._конф.jpg   79.81К   187 Количество загрузок:
•  На_веялке.jpg   39.13К   169 Количество загрузок:
•  На_Малой_Арнаутской.jpg   19.72К   185 Количество загрузок:
•  На_уборку_в_ноябре.jpg   35.04К   177 Количество загрузок:
•  Общежитие.jpg   45.84К   184 Количество загрузок:
•  Петля_гистерезиса.jpg   141.13К   181 Количество загрузок:
•  Пятый_помощник.jpg   25.09К   176 Количество загрузок:
•  Сессия_на_Ланжероне.jpg   47.37К   187 Количество загрузок:
•  Спортивная_колонна.jpg   37.52К   179 Количество загрузок:
•  Трактор.jpg   34.27К   176 Количество загрузок:
•  у_доски.jpg   24.63К   173 Количество загрузок:
•  Фин_полька.jpg   729.19К   185 Количество загрузок:
•  Б.И.Яхинсон.jpg   4.61К   182 Количество загрузок:
•  доц_Средний.jpg   3.53К   177 Количество загрузок:
•  Ялта1.jpg   23.42К   187 Количество загрузок:
•  Ялта2.jpg   23.05К   177 Количество загрузок:
•  Ялта6.jpg   24.97К   174 Количество загрузок:
•  Ялта7.jpg   18.92К   174 Количество загрузок:
•  Ялта9.jpg   16.68К   182 Количество загрузок:
•  Ялта5.jpg   27.45К   170 Количество загрузок:
•  Группа_у_фонтана_с_Малушенко.jpg   26.59К   180 Количество загрузок:
•  С_Толей_Лихачевым.jpg   13.94К   182 Количество загрузок:
•  Студентка.jpg   36.6К   205 Количество загрузок:

[Головатенко Маргарита Павловна]

ВСПОМИНАЯ ЧЕТВЁРТЫЙ КУРС

Немного об учёбе и атеизме
Четвёртый курс замучил нас курсовыми проектами, которые шли один за другим, а то и несколько сразу: по усилителям, по приёмникам, по акустике, по импульсным уст-ройствам, по передающим устройствам, ужас! По приёмным устройствам лекции нам читал сам Абель Аронович Ризкин, автор знаменитого учебника, перебравшийся из Ленинградского института связи в Одесский. Курсовой по приёмникам был особенно трудным, требовалось рассчитать приёмник от и до, причём все расчёты мы выполняли на логарифмических линейках. Линейки тогда выпускались массово и плохого качества, с корявыми движками и кривыми шкалами. Помню, у Нилы никак не получались нужные результаты, всё какая-то фантастика c отрицательными знаками. Выручала старинная папина линейка «Росметровес» 1931 года, приходилось всё пересчитывать на ней.
В те годы ещё не распространилось поганое поветрие делать курсовые чужими руками за деньги. За своих подруг ручаюсь, они всё делали сами: и считали, и чертили на ватмане большие электрические и монтажные схемы. Правда, кое-кто старался найти бесплатного консультанта среди однокурсников. Галя Мозолевская, довольно экстравагантная особа, с которой я никогда не дружила, вдруг воспылала горячей симпатией ко мне и пригласила меня в гости к себе домой. Папа Гали был начальником штаба Одесского военного округа и получил квартиру на Ришельевской. Я ошалело разглядывала убранство огромных комнат, большие белоснежные кровати, зеркальный шкаф и трельяж в спальне, сервант, набитый хрусталём и фарфором, настоящий кабинет с кожаной мебелью. Да, Галин папа вернулся из Германии не с парой чемоданов! Ну, а потом выяснилось, что Галя как-то затрудняется с курсовым…ну, и понятно, что было дальше. Надо сказать, что в этой ситуации я выглядела изрядной простофилей.
Был у нас в этом году курс атеизма, совершенно необязательный курс, без экзамена, почти факультатив. Но, представьте, мы не пропускали ни одной лекции по атеизму. Читал нам их молодой доцент одесского университета Валентин Иванович Толстых. Не забудьте, шёл 1956 год. Бури, сотрясавшие Москву, не докатывались до большинства одесских студентов, и если бы не Валентин Иванович, мы бы долго ещё не понимали происходящего. Он поведал нам обо всём, что творилось в стране под парадными покровами. Слушая его, мы ужасались смелости его речей, забывали записывать и впитывали, впитывали горячие и свободные речи. Попутно молодой преподаватель атеизма сумел навсегда вложить в наши головы отвращение ко всякой мистике и стадному экстазу. И теперь, часто видя доктора философских наук профессора В.И. Толстых на экране телевизора в теле-посиделках рядом с С.П. Капицей и другими умными головами, встречая ссылки на его статьи и книги в любимом журнале «Наука и жизнь», я испытываю скромную гордость оттого, что могу считать себя чуточку его ученицей.
Немного об искусстве
Я уже два года пела в нашем институтском хоре, которым руководил Александр Александрович Кравченко, большой поклонник классики. Почему-то большинство в хоре составляли студенты ТТС, наш курс был представлен мной и Петей Грицютой, безотказ-ным парнишкой-очкариком. Конечно, у нас в репертуаре всегда был какой-нибудь офици-озный номер, вроде «Ленин всегда живой» Серафима Туликова, но А.А. львиную долю времени отдавал классическим хорам. Мы усердно разучивали немыслимо трудный хор «Ах ты свет Людмила, пробудись, проснися!» из «Руслана и Людмилы» Глинки, хор и куплеты месье Трике из «Евгения Онегина», «Баркаролу» Шуберта и всё в таком роде. Когда кто-нибудь фальшивил, А.А. грозно кричал:
- Кто там партизанит?!!
Я пела в альтах и мне очень нравилось, как красиво сливаются голоса. А.А. отобрал четырёх девушек (и меня в том числе) и разучил с нами шуточный квартет Даргомыжского, в котором одна-единственная фраза «Не рвите цветы, не рвите, не рвите, не рвите цветы!» варьировалась раз восемь! Во время пения я ликовала и уносилась на небеса, но мои подружки, побывав на нашем концерте сказали, что у меня плачущее выражение лица. Глупенькие: не плачущее, а молитвенное!
Я бы ещё долго пела, но наш А.А. вдруг покинул нас. Я увидела его имя на афише Черноморского ансамбля песни и пляски, руководителем которого он стал. Без него наш хор зачах. Зато расцвела факультетская самодеятельность, в которой и мне нашлось место. Я совершенно неожиданно влилась в тройку, где кроме меня были Володя Хачатуров (младший брат нашего декана) и Яша Башин, разбитной остряк одесской закваски. Мы сочинили несколько скетчей на вечные студенческие темы и имели успех у своей публики. Апофеозом было наше выступление на юбилейном вечере института на огромной сцене оперного театра, где мы совершенно затерялись. Олег Попов тоже выступал там в образе революционного «братишки» с огромным маузером на боку.
Маленькое отступление. Мы гордились одесскими театрами и одесскими артистами. Пришли как-то на «Риголетто», а в программке замена: вместо нашей примы Раисы Сергиенко поёт какая-то стажёрка Бэлла Руденко. Хотели огорчиться, но во втором акте со сцены вдруг полилось такое нежное серебро, что мы восхищённо замерли. Жаль, что Бэлла недолго пела в Одессе, её тут же забрали в Киев. Вообще, у нас начинали петь будущие корифеи Константин Лаптев, Галина Олейниченко, Николай Огренич, танцевала Михайличенко, но столицы немедленно сманивали их. Держалась только наша оперетта, и мы перебывали на всех её спектаклях. Конечно же, визитной карточкой театра была «Бе-лая акация» Дунаевского, где были заняты все примадонны и премьеры: красавицы Зоя Иванова и Маргарита Дембская, неподражаемый комик Михаил Водяной и герой-любовник Аркадий Дынов. Последнего часто можно было встретить на Дерибасовской в мягкой шляпе, светлом макинтоше, с тёмными кругами вокруг глаз. Другим ударным спектаклем была музыкальная комедия по пьесе Гладкова «Давным-давно». Вы будете смеяться, но у нас она шла под названием «Голубой гусар» и тогда это никого не смешило.
Ещё немного о сердечных делах
Отношение Олега ко мне приобрело характер официального жениховства. Он написал обо мне своей маме и стал регулярно передавать от неё приветы, познакомил меня со своими друзьями, которых у него было много. Ближайшим другом был Лёва Левицкий, видный парень с акцентом Тарапуньки и с большими амбициями. Все знали, что Лёва влюблён в самую красивую и аристократически скромную Наташу Привалову, которая не замечает его любви, хотя Лёва артистически демонстрирует её. Лёва и Олег снимали угол у старушки, которую они называли «Хомовна» и нежно любили. Хомовна взяла все житейские заботы жильцов-студентов на себя.
В друзьях были Володя Жинкин, рослый баскетболист, и Володя Смирнов, низенький разводящий. Ещё один друг, тоже баскетболист, высокий и сутулый Вадим Мармаз, обращал на себя внимание бархатными глазами и длинными чёрными ресницами. В ходу у друзей были клички. Левицкий был «Левко», Жинкин тоже имел литературную кличку «Жилин», Володя Смирнов был «Смирениным», а Олег получил непонятное прозвище «Конь», которое не нравилось мне. Сам он не имел ничего против и иногда в письмах вместо подписи рисовал голову коня, вот как на этом его рисунке. Наверное, он подражал Маяковскому, который в письмах к Лиле Брик, вместо подписи, рисовал унылого щенка. Помню, мне было неловко за поэта, который так унижался. Кстати, на рисунке Олега тоже присутствует нечто, сильно не нравящееся мне. Да, эти ребята были очень не прочь выпить. Из всего этого получалось, что, выйдя за Олега замуж, я автоматически становилась «Кобылой», подругой пьющего «Коня»…
Когда в жизни студентки возникает какая-то трудно преодолимая сложность, родной институт отправляет её в другой город на практику!

ВТОРАЯ СТОЛИЦА УКРАИНЫ

Благородные карманники Одессы
Да. После зимних каникул студентов нашего четвёртого курса направили на практику в различные города страны. Ниле и мне выпало практиковаться в Харькове. Я и не думала, что лет через восемь этот город станет для меня очень близким, почти родным.
И вот едем мы вдвоём на вокзал в троллейбусе, обсуждая что-то весёлое. А почему бы нам не веселиться? В кармане моего пальто лежат наши билеты и двадцать пять рублей на первые расходы, впереди целый месяц всякого интересного, с нами поедут Аллочка Романюк, Тома Руденко и ещё кое-кто! Итак, мы стоим в довольно плотной толпе пассажиров и весело болтаем.
Когда троллейбус сворачивал на Пушкинскую, я вдруг почувствовала, что в мою свободно висящую руку ввинтилась какая-то трубочка. С недоумением разворачиваю её, подношу к глазам и вижу два железнодорожных билета. Показываю Ниле: что за ерунда, зачем нам ещё какие-то билеты? У нас и свои есть… Верчу головой и вижу у передней двери интересного брюнета, который вдруг весело подмигнул мне и, пока я хлопала гла-зами, соскочил на остановке. Тут я опамятовалась, сунула руку в карман, а там пусто! Я уставилась на Нилу, Нила – на меня, и нас разобрал неукротимый смех. Такие благородные карманники водятся только в Одессе! Этот ворюга пожалел двух молоденьких растяп и вернул им билеты на поезд, который отходит через двадцать минут, ну, а двадцать пять рублей – его законный гонорар за благородство.

Одесситки в Харькове
Пастырем нашей девичьей команды стал Серёжа Александров, который был старше нас на семь лет, успел отслужить в армии, носил усы, в которые прятал свою мудрую улыбку. За длинную красноватую шею с большим кадыком получил прозвище «Гусь», но не обижался. В последние полгода он зачастил в нашу двадцать шестую комнату в гости к Аллочке и Эллочке, с которыми учился в одной группе, но смотрел всё время на Нилу. У Серёжи был фотоаппарат, и он стал нашим папарацци. Он знал о нас почти всё, но никогда не распространялся о себе, оставаясь для нас загадкой. Как подруга Нилы, я часто попадала в его объектив, он ласково называл меня Маргошей.
В Харькове мы всей компанией прямо с вокзала рабочим поездом направились на станцию Карачёвка, где нам предстояло жить весь месяц на приёмном пункте городского радиовещания. Приёмный пункт напомнил мне помошнянский ЛАЗ с его стойками по пе-риметру зала, только неподалёку было большое антенное поле, обнесённое колючей про-волокой. Поселили нас в одноэтажном кирпичном домике барачного типа, куда мы принесли свои одесские привычки: нерушимую женскую дружбу, коммуну, уборку. А вокруг была мягкая снежная зима, и к нашему жилью примыкал парк с аллеями и обязательными гипсовыми фигурами. Мы резвились там, как семеро козлят.
Мы выезжали из Карачёвки утренним поездом, потом ехали трамваем в старую часть города, замощённую брусчаткой. В студийной аппаратной харьковского радиовеща-ния, что на улице Чернышевского, 10, стояли огромные магнитофоны, похожие на сти-ральную машину «Вятка», с такими же огромными катушками. Благодаря таким разме-рам, они обеспечивали неплохое качество звучания. И однажды по всем помещениям ра-диоцентра зазвучал чей-то бархатный баритон, который пел незнакомую песню:
Не слышны в саду даже шо-ро-хи…
Наши уши, привыкшие к гимнам и бодрым маршам на радио, к хорошо поставленным громким голосам, встали торчком. И музыка, и слова, и голос были какие-то необыч-ные, негромкие, мечтательные. Да, это была первая трошинская запись «Подмосковных вечеров» с оркестром Юрия Силантьева и хором. Я ещё не вкусила подмосковных вече-ров, но песня очень соответствовала моему душевному настрою. Снова и снова я ставила плёнку, уже выучила песню наизусть, но моё томление просило: - Ещё!
Проницательный Серёжа Александров сразу заметил, что в Харькове я обязательно захожу на главпочтамт в отдел «Корреспонденция до востребования», но ничего не получаю. Олег обещал писать, но писем не было. И хотя я не была влюблена, моё самолюбие страдало. Прежде, дурачась, я сочиняла стишки своим друзьям, а теперь перестала. Одна-жды Сергей, чтобы развеселить нас, положил на девичьи кровати по открытке. На своей я прочла:
В нашей Рите много скрыто
Сил и вдохновения!
Отчего же ты не пишешь
Нам стихотворения?
Пришлось со вздохом ответить открыткой с картинкой из «Сказки о рыбаке и рыб-ке»:
Ничего во мне не скрыто,
Сил давно в помине нет!
У разбитого корыта
Оказалась я, мой свет…
Серёжа немедленно отреагировал:
Кто, скажи, твоё корыто?
Кто тебе его разбил?
Кто всё то, что в тебе скрыто,
Так безжалостно убил???
Перл «Кто, скажи, твоё корыто?» так меня развеселил, что вся моя хандра прошла. И прекрасно, что всё так вышло, зачем мне «корыто», к чему оно мне? Мне и так хорошо! А потом, когда-нибудь, я встречу кого-то красивого, умного, стройного, высокого, и он будет играть для меня на рояле «в этом зале пустом»… Словом, заключительную часть практики в студийной аппаратной харьковского телецентра на последнем этаже знамени-того Госпрома я провела почти безмятежно.

Рядом с кинозвездой
Ещё будучи дома на зимних каникулах, я услышала радиоверсию фильма «Карна-вальная ночь», это так и называлось – радиофильм. Слушая грудной голос девушки с ук-раинской фамилией Гурченко и с таким знакомым южным акцентом, я представляла себе дебелую чернобровую дивчину с толстой косой вокруг головы. И вот в Харькове мы смотрим «Карнавальную ночь». Я была поражена и восхищена. В один из дней по теле-центру разнеслась весть: будет передача с Людмилой Гурченко, она харьковчанка, приехала после триумфа домой и выступит перед земляками!
Людмила пришла на запись в клетчатом платьице с юбкой-солнце, затянутая широким лакированным поясом. Мы прильнули к окну между студией и аппаратной и впились глазами в нашу счастливую ровесницу. Волнуясь и поминутно облизывая губы, она рассказывала, как это трудно – петь, танцевать и поддерживать талию в 51 сантиметр! Потом с обидой поведала, что её самая любимая песенка не вошла в фильм, а потом взяла да и спела её , аккомпанируя себе на аккордеоне. Песенка и вправду была хороша, я даже запомнила слова, которые напомнили мне о чём-то:
…Сама я об этом узнала случайно
И тайну свою берегу.
Но всё-таки людям видна моя тайна –
Я жить без него не могу…
(Под музыку Лепина к этой песенке танцуют на пальчиках девушки с зонтиками, так что музыка не пропала.) У Людмилы большие планы: её пригласили сняться в фильме «Девушка с гитарой», и сейчас она спешно осваивает гитару. Есть и другие предложения. И она так счастлива выступать в родном городе… Мы были очарованы молодой кино-звездой, долго вспоминали каждое её слово и, конечно, платье, причёску и гордились причастностью к этому волшебному миру, где такие знаменитости стоят рядом с тобой, пока, правда, отделённые толстым стеклом.
Подошла к концу наша практика. Конечно, Харьков, столица Украины в двадцатые годы, сильно уступал Таллину, городу нашей первой практики. Он был похож на большой заводской посёлок, и темносерые кубы Госпрома тоже были похожи на цеха. Впечатляли только размеры площади Дзержинского и городская панорама внизу, открывающаяся с площади Тевелева. Прощаясь с городом, мы сфотографировались на фоне трамвая и Ар-хангельского собора, а в вагоне поезда Серёжа опять пытался угадать наши мысли.


Я ПРЫГАЮ С ПАРАШЮТОМ

Предыстория
Вернувшись в Одессу, я была вынуждена пережить бурное объяснение с Олегом, который тоже вернулся с преддипломной практики. Оказалось, что письма ко мне он по-сылал на какое-то пятое (?!) почтовое отделение, и теперь они все вернулись к нему. Он потрясал этими письмами, из них высыпались какие-то ресторанные счета с рисунками, которые он слал мне как доказательство своей тоски… Он просил прощения, он умолял, но я уже закусила удила и не желала ничего слышать, не желала расставаться с вновь об-ретённой свободой. Олег то грозился убить меня, то призывал на помощь Нилу, а я в ответ, как в этом ни прискорбно признаваться, весело смеялась. Может быть, это была невольная месть за пережитое когда-то унижение? Наконец, вся эта история длиной в целый год стала делом прошлым.
Опять пошли будни весеннего семестра: отчитались за практику, сдали пару-тройку курсовых, вгрызаемся в новые курсы по телевидению. Ох, нелёгкое это дело – кинескопы, иконоскопы, развёртка строчная-чересстрочная, развёртка кадровая, видеоусилители, генераторы пилы, обратная связь положительная, обратная связь отрицательная, синхронизация – словом, смерть девчонкам. И никаких тебе модулей, никаких микросхем, все расчёты полампово, покаскадно. Вот здесь наши мальчишки пошли в гору, а мы, бывшие отличницы, захирели: у меня то тут, то там посыпались четвёрки. Зато скромняга Вася Лукьященко, вечно сидящий на второй парте позади нас с Нилой, без шума стал отличником, стал авторитетом Лёня Луговой, Алёша Терещенко явно шёл на «красный диплом».
А наша двадцать шестая комната, несмотря на «нагрузки по-немецки и по-русски», никогда не скучала без гостей. Нила, которую я эгоистически считала только моей, была «плечом», к которому желали припасть и Риммочка Цомартова, и Тома Руденко, и Римма Снегирёва, и Галя Таранова, и ещё многие девушки из других комнат, и все они толклись у нас. Заглядывали к нам на огонёк и обитатели третьего, мужского этажа: Серёжа Александров, Володя Подкидыш, Коля Гутник, Роберт Колотушкин, Володя Газаров.
Как-то Аллочка и Эллочка затащили к нам в гости застенчивого богатыря Юру Алькинского, своего одногруппника. Юру редко можно было увидеть на лекциях, на наших посиделках и в рабочей комнате, потому что он дневал и ночевал в авиаспортклубе на Малой Арнаутской, которую так несправедливо ославили Ильф и Петров. Все знали, что Алькинский – парашютист, у него на значке подвеска с числом прыжков 100. Он с детства мечтал стать лётчиком, но не мог пройти медкомиссию из-за сильной близоруко-сти. При либеральных порядках в парашютной группе Юра ухитрялся проходить окулиста с помощью своего друга Славы Новиковского, такого же энтузиаста с факультета ТТС. Юра приходил к нам и сидел молча, а мы иногда кормили его и снабжали конспектами и пособиями, которых у него отродясь не было. Как-то, расшалившись, девушки стали завивать его прямые соломенные волосы раскалёнными щипцами, безбожно прижигая кожу. Юра терпел и только шевелил пальцами ног, как он потом признался.

Я иду на Малую Арнаутскую
Молчаливость Алькинского, его скупые ответы на наши приставанья, что да как, сильно разожгли моё любопытство, и в один прекрасный день я попросилась вместе с ним на Малую Арнаутскую. Я не мечтала с детства стать парашютисткой, но была не чужда романтики неба. Словом, неожиданно для себя я записалась в парашютную группу, про-шла медкомиссию и стала готовиться к прыжкам. Кто бы мог подумать, что в моей жизни этот поступок сыграет судьбоносную роль!
Вскоре я научилась на подвесной системе в учебном классе управлять парашютом, прыгать с высоты два метра, собирать запасной парашют с круглым шёлковым куполом и основной парашют с квадратным перкалевым куполом ПД-47, что расшифровывалось «парашют десантный образца 1947 года». Алькинский скупыми словами направлял меня. Да, забыла сказать, что следом за мной в группу записался Лёва Левицкий, который простил мне историю с Олегом Поповым и дружески называл меня Ри.
Наши инструкторы Евгений Олимпиевич (фамилию, увы, не помню) и Владимир Фёдорович Ремнёв не спешили с моим дебютом, так что я сильно истомилась. Мне говорили, что ждут, когда ГВФ выделит большой самолёт, когда будет ясная погода, когда ветер будет не больше пяти метров в секунду и т.д. Наконец, в конце апреля всё сошлось и нам объявили: новичков будут бросать с ЛИ-2 на гражданском аэродроме, то есть буквально рядом со взлётно-посадочной полосой одесского аэропорта! Во второй половине дня 26 апреля мы облачились в древние комбинезоны и шлемы, погрузились в кузов ГАЗ-61 и с песнями тронулись в аэропорт. Следом с нашими парашютами тарахтела «Коломбина», фургончик с красным крестом.

Первый прыжок
Я могу долго рассказывать про этот день 26 апреля 1957 года, но пусть лучше о нём расскажут фотографии, которые сделал Слава Новиковский.

Нет, фотографии не могут передать это подсасывание под ложечкой, когда звучит команда «Приготовиться!» и мы выстраиваемся в затылок перед открытой дверью самолёта. Владимир Фёдорович что-то высматривает на земле… И вот команда «Пошёл!» Хорошо, что мы быстро движемся друг за другом и некогда раздумывать, а то бы я отпрянула перед страшноватой пустотой под ногами, хорошо, что бешеная струя воздуха подхватывает меня, забивает дыхание и не даёт вырваться крику, хорошо, что первый прыжок предусматривает принудительное раскрытие парашюта! Хлопнул раскрывшийся купол и наступила потрясающая тишина, которую только подчёркивает рокот удаляющегося самолёта.
Удобнее усаживаюсь в подвесной системе и оглядываюсь: цепочка из пятнадцати белых парашютов неподвижно висит в воздухе, а вокруг огромное голубое небо и далеко внизу земля, расчерченная дорогами, лесопосадками; вот аэродром с игрушечными самолётиками, а там, дальше – городские кварталы и, наконец, синяя даль моря. Снижения почти не чувствуется, та тревога перед прыжком сменяется каким-то опьяняющим восторгом, хочется петь, орать что-то весёлое, что я и делаю.
Но вот земля стала приближаться быстрее и быстрее, надо вспомнить всё, чему учили: подлететь поближе к месту приземления, обозначенному крестом, развернуться лицом к земле и приготовить ноги к встрече. Подтягиваю стропу, умница парашют по-слушно поворачивается, так, «ноги полусогнуты, полунапряжённы, ступни вместе, параллельно земле», подтягиваю две задние стропы, чтобы уменьшить горизонтальную скорость, ой, земля просто несётся навстречу!  – и я шлёпаюсь на землю. Наполненный ветром купол тащит и тащит меня, но подбегает Юра, гасит купол и помогает мне встать. Прыгнула! Я прыгнула!

Дать свободу аэростату!
Первый прыжок только раззадорил меня, хотелось немедленно снова прыгнуть. Но следующего прыжка пришлось ждать три недели. Это было у  степного полустанка Ку-лендорова, где в одиноком ангаре хранилось собственное лётно-подъёмное средство клуба – аэростат с автомобильной лебёдкой. Чтобы прибыть в Кулендорово на рассвете, счаст-ливцы, записанные на прыжки, ночевали в клубе на парашютном шёлке. Выехали затем-но, поёживаясь от прохлады. Путь наш лежит к Хаджибейскому лиману. Конечно, будим Одессу песнями. Странно, но ни одной песни про парашютистов в нашем репертуаре не было. Сначала, спросонок, пели унылую «Я помню тот Ванинский порт», слегка встряхнувшись - «Так поцелуй меня, моя Перепетуя», а окончательно проснувшись - «Как на Дерибасовской, угол Ришельевской».
Аэростат вялой длинной тряпкой лежит в ангаре рядом с баллонами сжатого гелия. По его бокам на петлях , как поросята возле свиноматки, лежат длинные мешки с песком – балласт. Но вот по шлангам в чрево аэростата пошёл газ, и чудище стало приподниматься. Вот оно уже округлилось и медленно покачивается в метре над землёй. Все берёмся за висящие по бокам верёвки и выводим его из ангара, как слона. Теперь самое трудное – снять балласт и своим весом удержать аэростат у земли. Звучит команда «Прижать аэростат к земле!» и  мы отстёгиваем балласт. Серебряное чудище бешено рвётся в небо, верёвки впиваются и сдирают кожу с ладоней, но нельзя отпустить свою верёвку. Если каждый потихоньку отпустит, аэростат вырвется и навсегда улетит в небо. Боже, как долго, я сейчас не выдержу … Наконец, трос и гондола пристёгнуты и по команде «Дать свободу аэростату!» мы медленно отпускаем его, переводя усилие на лебёдку и переводя дух. Над степью показался малиновый шар солнца. – Японцы солнце выталкивают! – вопит кто-то. - Ура-а-а! – в телячьем восторге вопим все мы.
Прыжки с аэростата, пожалуй, дарят более острые ощущения. Сидя в гондоле, в полной тишине, видишь, как плавно уплывает от тебя земля, как проступают очертания лимана, как всё более голубой становится бездна под гондолой. Но вот что-то неуловимо изменилось. Ремнёв (он сейчас аэронавт!) загадочно улыбается, открывает дверцу и го-ворит тихонько: - Рита, приготовься… И я становлюсь на узенькую приступочку, за которой ничего, ну, абсолютно ничего нет.   – Пошла! - Соскальзываю в бесшумную бездну и долго, бесконечно долго падаю вниз, ощущая сердце под самым горлом. А-ах, раскрылся, наконец! Ну, а дальше  опять сначала восторг, потом желание всё выполнить, как заправский парашютист, и снова прыгнуть, потом рассказы товарищей про то, каким особенным был их прыжок в этот раз.
За весну и лето 1957 года  я прыгнула всего десять раз. Моя настырность была замечена, мне поручили вести инструктаж допризывников, которым по приказу комитета ДОСААФ надо было обязательно хоть раз прыгнуть у нас. Я уже с гордостью носила парашютный значок с подвеской «5» и после долгих тренировок научилась в классе одной рукой выдёргивать кольцо парашюта с усилием 16 кг, поэтому восьмой, девятый и десятый прыжки мне разрешили выполнить с задержкой самостоятельного раскрытия 3 секунды. Задержка всё же получалась больше из-за долгой борьбы с кольцом в свободном падении. Без твёрдой опоры не получалось: безуспешно подёргав кольцо одной рукой, я вынуждена была вопреки инструкции снять с запасного парашюта другую и объединить усилия. Зато десятый прыжок у меня был настоящий, с борта самолёта АН-2 и с задержкой 5 секунд! Семестр и летние каникулы прошли, как во сне.
Всё это время Юра Алькинский как-то незаметно был рядом в клубе и на аэродроме, поправляя мою укладку купола, включая меня в списки на прыжки. Воз-вращаясь откуда-нибудь, я часто находила его сидящим на ступеньках у входа в общежитие. Проницательные и наблюдательные девушки утверждали, что в такой пози-ции он подолгу ждёт меня. Видит бог, он никогда не приветствовал моё появление радостной улыбкой или восклицанием, он просто молча поднимался и, если я не останавливала его, уходил на свой третий этаж.

МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЁЙ

Не хочу учиться, хочу… прыгать!

Пока я прыгала, четвёртый курс заканчивался. Мои отлучки в авиаспортклуб, моя голова, занятая мечтами о прыжках, не способствовали учёбе. Посыпались четвёрки по серьёзным курсовым. Подруги рассматривали моё увлечение как причуду и проявление взбалмошности. Нила ничего не говорила, но как-то отдалилась от меня (или я от неё?), хотя мы по-прежнему делили кровать. Меня раздирали противоречия, хотелось во всём быть рядом с ней, но хотелось и прыгать. Я убегала с ночёвкой в свой клуб, но молча рев-новала, что она пошла с другой компанией в кино или на танцы. Теперь Нила чаще бывала с Томой Руденко, с Риммочкой Цомартовой, с Аллой Жуковой, стал всё чаще появляться некий пятикурсник Ваня. Бедный Серёжа Александров с фотоаппаратом на шее всегда стоически маячил на горизонте. А я томилась во дворе на Малой Арнаутской, ожидая по-годы, рядом с молчаливым Юрой.
В летнюю сессию мы, как всегда, много времени проводили у моря, из наших кон-спектов всё так же сыпался песок. Я ухитрилась получить тройку по политэкономии со-циализма. Сейчас я вижу в этом некий знак, но тогда я злилась на себя, что никак не могу уяснить, каков механизм экономического закона социализма. Забыла фамилию экзаменатора, но ясно вижу его крепкие белые зубы и плотоядную улыбку. Он видел несколько «отл.» на этой страничке в моей зачётке и злорадно поставил мне «уд.». Впрочем, сразу после экзамена я помчалась на Малую Арнаутскую, чтобы успеть прыгнуть ещё разок-другой до каникул.
Последние свои прыжки совершал Лёва Левицкий, защитивший диплом и проводивший на Малой Арнаутской отпуск перед работой. Он получил назначение на усилительный пункт радиорелейки Киев-Москва в городе Малоярославце Калужской об-ласти. Всю их компанию разлучили. Олег Попов будет работать инженером связи на шахте в Макеевке Донецкой области, Володя Смирнов принял предложение работать в Комитете госбезопасности под Москвой, а Жинкин присмотрел себе местечко в Одессе не без помощи спорткомитета. Увлечение парашютом подружило нас с Лёвой, он оказался простым и не заносчивым парнем, писал мне дружеские письма сначала из Малоярославца, потом из Ташкента, где пережил страшное землетрясение, и наконец – из Киева, где он окончательно осел. А Олег Попов всю оставшуюся жизнь провёл в Макеевке, женился на женщине с двумя сыновьями, пытался заниматься литературной работой, переводил с румынского, мечтал вырваться из немилого шахтёрского края, но не успел: в 43 года умер. Но я забежала далеко вперёд. У меня перед практикой три недели каникул, я еду домой!

О хорошем
А дома в Помошной … Да, там «…царевна молодая, тихомолком расцветая, между тем росла, росла, поднялась - и расцвела! Белолица, черноброва, нраву кроткого такого. И жених сыскался ей…» Это я про Ирочку. Она перешла в десятый класс, то есть была в са-мой чудной поре. Сейчас мы с ней были, как подруги, я рассказывала ей про все мои проказы, мы перешивали по её тонкой фигурке мои платья, делили по-сестрински бельё и капрон. Её друг, Толя Гержов, уже закончил военное училище и звал её с собой в какой-то дальний гарнизон, но Ирочка мечтала об Одессе, о дальнейшей учёбе. Впрочем, другие её женихи истоптали все папины дорожки, от них отбою не было (помните знаменитое «Мы в женихах, как в сору, роемся» у Шергина?), а Ирочке нравился одноклассник Валя Вдов, который был влюблён в Любочку, подругу Иры. Может быть, отсюда затаённая грусть в её глазах?
Каникулы на этот раз оказались такими краткими потому, что впереди у меня были две практики на приёмо-передающих центрах. Наелась вишен и абрикос, отчиталась перед папой (о прыжках старалась умолчать), настрочила маме постельного белья, поковырялась на грядках, повидалась с Женей Маркеловой да и снова в Одессу.
Шло лето 1957 года. Москва готовилась встречать делегатов Всемирного фестива-ля молодёжи и студентов. Мой душевный разлад кончился тем, что Нила уехала на прак-тику в Москву в большой компании, а я в одиночестве должна была знакомиться с рабо-той одесского передающего центра на третьей станции Большого Фонтана. Утешало толь-ко то, что я смогу прыгать. Я и прыгала. С 10 по 28 июля в моей парашютной книжке зна-чится пять прыжков, из них три – с задержкой раскрытия. Я уже вполне владела собой в свободном падении и умела остановить кувыркание к моменту раскрытия, умела довольно точно приземлиться и даже не упасть. На передатчике я бывала нерегулярно. Наскоро сделав кое-какие записи, я бежала на Малую Арнаутскую или к совсем близкому морю и скоро стала шоколадно-коричневой.
В институтский комитет комсомола пришла разнарядка на студентов для встречи прибывающих в порт делегатов фестиваля. Всех студентов, кого нашли в городе, мобили-зовали на эту работу. Несколько дней я с плакатиком стояла на причале,  встречала деле-гатов и развозила их на автобусе по гостиницам. У меня были отросшие до плеч кудри, цветастое креп-марокеновое платье с широкой юбкой и большим декольте и красные бо-соножки. О макияже ни я, ни Нила тогда понятия не имели, но и без него всё у нас было ярким, о чём свидетельствует фото, на котором верный Серёжа Александров запечатлел нас перед расставаньем.
Делегаты были, в основном, парни из Африки и Латинской Америки, народ всё темпераментный и раскованный. Английского языка они не знали, вести серьёзные разго-воры о борьбе с угнетателями не желали, а вместо этого каждый норовил облапить меня и поцеловать, что возмущало меня до глубины души. Я молча деликатно отводила их руки, боясь нарушить молодёжную солидарность, чем сильно их удивляла. Наконец, поток делегатов схлынул.

О плохом или как я чуть не вышла замуж
В общежитии было пустынно и тихо. В какой-то из пустых вечеров перед оконча-нием практики в мою комнату на огонёк зашёл мой однокурсник Коля Чернобаев, канди-дат в мастера по спортивной гимнастике. Спросил, нет ли у меня чего-нибудь поесть. Как и многие спортсмены, Коля был второгодник, редко бывал на занятиях, на праздничных мероприятиях демонстрировал высший пилотаж, был невысокого роста, но ладно скроен, а говорил картаво и в нос. Видно, моя еда ему понравилась, потому что он пришёл ужинать и на другой день.
Через несколько дней я привыкла к посещениям Коли и почти перестала замечать то, что мне в нём не нравилось. Тогда, летом 1957 года, я впервые надолго осталась одна, без близких, без Нилы. Подумалось даже, что заботиться о мужчине довольно приятно, что многие наши девочки уже вышли замуж или собираются. Наверное, какие-то резоны были и у Коли, потому что он без всякого объяснения в любви деловито сделал мне предложение. Договорились сообщить родным и пожениться после практики. С тем мой новоиспечённый жених и ушёл, а я опомнилась. Сердце, сердце ведь опять не падает испуганно-радостно…Что я натворила! Разве он тот, о котором я мечтала?  А как же высокий, стройный, как же «в этом зале ночном мы танцуем вдвоём»? Фу, как всё это скучно, бездарно, даже хуже, чем история с Олегом… Ну, практика, ты напортила, ты и исправляй! Сдав отчёт об одесской  практике и не попрощавшись с женихом, я спешно уехала в Киев. На душе у меня было гадко. Зачем, зачем я не поехала в Москву с Нилой ?! Ради пяти июльских прыжков я осталась одна, наделала глупостей и надолго лишилась душевного спокойствия.

Святошинские грибочки
В Киеве меня радостно встретила наша практикантская компания. Мы должны бы-ли познакомиться с работой республиканского приёмо-передающего центра, расположен-ного рядом со спортивным авиационным комплексом «Чайка». Всё это было на десятом километре Житомирского шоссе, недалеко от Святошина. Нас поселили в деревянном до-мике в сосновом лесу у деревни Катериновка. Условия были почти первобытные: убогие постели, дровяная плита с закопчёнными чугунками и полчища мух от ближайшей свино-фермы. Да, это вам не Таллин… Тон в группе задавали весёлые одесситы Юра Сергеев, Оля Копылова, Валя Шутова и Эмиль Беккер, которого за рыжую щетину на подбородке и своеобразное произношение буквы «р» прозвали «Эмик-модеход». Я тоже с радостью приняла этот тон, хотелось забыть плохое.
В один из первых дней на приёмный пункт наведались наши «москвичи», возвра-щавшиеся в Одессу после практики в подмосковной Купавне. Они были переполнены впечатлениями от фестиваля и были потрясены, увидев на наших стенах шевелящийся ковёр из мух. Нила привезла мне московскую обновку: шерстяную трикотажную кофточку красного цвета с модным тогда рукавом «кимоно». Хорошая подруга Нила, а я вертихвостка... Рассказать? Нет, никогда! Сама заварила – сама расхлебаю.
Каждое утро мы топали по тропинке через лес туда, где со стороны шоссе виднелся целый лес самых разных антенн. Места эти были ещё не застроенные, не затоптанные, со-сновый лес чист и ухожен, и однажды после тёплого летнего дождя вдоль тропинки из хвои вылезли живописные кучки коричневых грибов. Они были такие крепенькие, такие приветливые, что я не могла удержаться от искушения и собрала их в газетный кулёк, от-биваясь от насмешек. Особенно изощрялись Эмик и Яша. А я без ложной скромности счи-тала себя неплохим грибником, потому что в Помошной собирала шампиньоны, которых  в Украине называют печерицами (от слова «печера», т. е. пещера), а также пiдсливнi и пiдвишнi, что вылезали в садах после дождя. Правда, в лесу я последний раз была в Граф-ской в 1942 году, и эти коричневые грибочки были мне не очень знакомы. Впрочем, ос-тальной наш народ, я думаю, вообще никогда в лесу не был.
Вечером я храбро стушила грибки со сметаной в чугунке . По нашей лачуге рас-пространился такой дивный запах, что голодные скептики повели носами. Подавив неко-торую робость, я начала есть, подумав: - Отравлюсь – так мне и надо! - Первым с тарелкой и с заискивающим воркованием «Гдыбочки! Гдыбочки!» к чугунку подошёл Эмик Беккер. За ним потянулись остальные. Чугунок опустел. Поев, все притихли, прислушиваясь к своим животам, а, ложась спать, на всякий случай попрощались друг с другом… Про-снувшаяся раньше других Оля Копылова стала обходить спящих и щупать их носы. Носы были тёплые, а пробуждение - весёлым. Такой результат воодушевил меня, и «гдыбочки» прочно вошли в наше меню.
Был ещё один эпизод в тот тёплый август. Как-то из окна аппаратной, я увидела в воздухе над «Чайкой» цепочку разноцветных парашютов. Оказалось, что в Киеве прохо-дит всесоюзное первенство по авиационным видам спорта и проходит именно здесь, на «Чайке» в Святошине. Ну, как же - чемпионат и без меня? И я помчалась на лётное поле. Увы, среди украинских парашютистов не было никого из нашего клуба. Я так надеялась, что мне разрешат разок-другой прыгнуть во время массовых прыжков при открытии и за-крытии чемпионата, я трясла своей парашютной книжкой с десятью прыжками, я жалобно просила, но жестокие начальники были непреклонны. Нельзя! Пришлось мне довольство-ваться  тем, что я каждый день бегала по лётному полю, помогала гасить купола и скла-дывать их в сумки. Всё же я слегка погордилась, когда в хронике по телевизору, что стоял в аппаратной,  наша гоп-компания явственно увидела, как я несусь к месту приземления и меня накрывает купол парашюта. Как тут не вспомнить чеховского героя, попавшего под лошадь!
Могло ли мне тогда прийти в голову, что это место под Киевом станет мне почти родным домом, что в эти же дни мой будущий муж тоже провожал здесь глазами кувыркающиеся ЯК-18 и парящих в затяжных прыжках парашютистов? Нет, ничего этого я не знала, тем и хороша жизнь.
Коля Чернобаев присылал мне коротенькие открытки, написанные рукой, не привыкшей писать, я на них не отвечала, отложив объяснение на потом. Меня мучили сознание своей податливости и запоздалое раскаяние. Да, ничего удивительного, что на нашей традиционной встрече в 1983 году, наша скромница Люся Марченко, которой пришлось пару раз сменить мужей, откровенно высказалась:
- Ни за что бы не поверила тогда, что у тебя за всю жизнь будет только один муж!
…И всё же, пусть я вертихвостка, но я твёрдо знаю: это не он.

ПОСЛЕДНИЙ СТУДЕНЧЕСКИЙ ГОД

Невеста без места
Первые дни сентября были суматошными: оказалось, что нашу милую Манежную передали какому-то техникуму, а нас переселяют в большое общежитие на Островидова, 64, где до сего времени обитали студенты университета и факультета ТТС. Входить на наш пятый этаж мы должны были со двора по железной лестнице чёрного хода, которая неистово грохотала, пока мы таскали по ней матрацы и свой скарб. К прежнему составу двадцать шестой комнаты добавились ещё Римма Снегирёва, Дина Петрова и Света Рако-ва. У Дины были светлые вьющиеся волосы, тесные белые зубки и низкий, чуть хриплова-тый голос. Света поражала всех неправдоподобной худобой, писклявым голосом и исклю-чительно добрым и весёлым нравом. Теснота в комнате была неописуемая, а тут ещё я без места. Но терпеть осталось недолго, ведь мы с Нилой уже пятикурсники или дипломанты, как нас величали в деканате.
Я всячески уклонялась от встреч с Колей Чернобаевым, но в конце концов пришлось объясниться и, как говорится, вежливо, но твёрдо отстоять свою свободу. Он был как-то по-детски разобижен, некоторое время продолжал подкарауливать меня, но вскоре я уже увидела его под ручку с другой девочкой и у меня отлегло. «Счастлив я: теперь смеяться можно…» – могла бы запеть я.
4 октября по нашей чёрной лестнице с грохотом промчалось на крышу всё общежитие, надеясь увидеть первый спутник. Наша комната тоже была на крыше и тоже ниче-го не увидела. Очень долго потом сигналы точного времени на радио (пик-пик-пик-пик-пик-пи-и-ик!) я принимала за сигналы со спутника, не догадываясь, что и то, и другое – моя будущая судьба. Зато я наведалась на Малую Арнаутскую и перед концом сезона ус-пела разок прыгнуть в Кулендорове для поправки настроения. Всё-таки, я была ужасно легкомысленная девушка, это ясно видно теперь.
Автокурсы
Учась в преимущественно мужском техническом вузе, где не процветали музы, не-вольно грубеешь. Вот и я ещё весной не нашла ничего лучшего, как влезть в одно не жен-ское дело на кафедре термодинамики. Это была замечательная кафедра, несмотря на про-тивные циклы Карно. Там правила могучая и мудрая женщина с мужскими повадками и прокуренным голосом, доцент Серафима Львовна. Фамилию я забыла, потому что все зва-ли её за глаза Термобабой. Известен случай, когда на чей-то тихий шёпот: – Термобаба здесь? – она невозмутимо ответила: - Здесь я, здесь…
Так вот, Термобаба в качестве практики по двигателям внутреннего сгорания организовала бесплатные досаафовские автокурсы. И, конечно, Нила и я подались на эти кур-сы, как же без нас?
Прежде, чем начать учить правила движения, мы должны были основательно по-знакомиться с материальной частью, т.е. с двигателем, коробкой передач, трансмиссией, рулевой колонкой, карбюратором, электрикой и пр. Всё это надо было подержать в руках, подёргать все ручки и покрутить все шестерёнки. Руки у нас стали, как у трактористов. Эти занятия особенно пригодились мне, когда парашюты сложили на зиму. Мне некогда было скучать и оплакивать разбитую жизнь. Когда мы сдали в ГАИ материальную часть и правила движения, а Термобабе - термодинамику, нас допустили к следующему этапу.
Машина у нас была замечательная, настоящая полуторка, которую мы заводили ручкой, и инструктор был замечательный, Алексей Николаевич Лотоцкий. Сидя на ин-структорском сидении, он невозмутимо наблюдал за нашими судорожными эволюциями, пока не было риска для жизни. Он считал, что мы сами должны заметить свою ошибку, а иногда и сам коварно говорил где-нибудь на мосту или на трамвайных путях:
- Останови-ка на минутку здесь, я выскочу за папиросами…
Или:
- Слушай, я что-то не вижу, что там на щите написано. Выйди, глянь, что там.
Выходишь и читаешь: «Сабанеев мост». Лотоцкий лукаво ухмыляется. Ему, наверное нравилось учить нас, потому что после лекций он нередко со своей полуторкой поджидал своих курсантов: - Покатаемся? – Кто-то из нас садился за руль, остальные лезли в кузов. Когда стало холодно, инструктор между прочим заметил девушкам:
- Без тёплых штанов к езде не допущу…
С ним мы исколесили всю Одессу, благополучно сдали экзамен в ГАИ (после полуторки езда в «Победе» показалась нам парой пустяков) и получили права шофёров-профессионалов третьего класса.

Пора определиться
Когда пришло время определяться с темами дипломных проектов, руководители кафедр стали высматривать себе подходящих дипломников. Меня высмотрел новый декан нашего факультета Михаил Кузьмич Хромых, который впервые начал читать у нас курс радиорелейных линий и нуждался в помощниках. Надо было для его лекций подыскивать литературу, справочники по оборудованию, надо было, наконец, сделать дипломный про-ект без предшественников. Михаил Кузьмич загодя исхлопотал мне место для преддипломной практики и на всё оставшееся в институте время стал моим заботливым опекуном. Моя тема называлась «Проектирование радиорелейной линии Ленинград-Таллин», но на практику я поеду не в Ленинград и не в Таллин, а в Москву. Годится, видно, я буду крупным специалистом по новому виду связи! Ниле предстояло проектировать передвижную передающую телевизионную станцию, это тоже был передний фронт.
Как и в десятом классе, я очень мало думала о будущем. Мои более серьёзные од-нокурсники (или их родители) запасались заявками с подходящих мест работы , удачно женились или выходили замуж, прописывались правдами и неправдами в Одессе, а мы, беспечные обитательницы общежития, положились на волю божью в лице ректора Ивана Петровича Пышкина. И он решил нашу судьбу. В один прекрасный день меня, Нилу и ещё человек шестьдесят наших однокурсников пригласили на собеседование с представителями организаций Министерства обороны.
В аудитории за столом сидели красивые офицеры, как один – подполковники, и та-инственными голосами (о, секретность прежде всего!) намекали на важность и перспективность работы в их секретных организациях. Вызывали нас по одному, никакой объективной информации нам не дали, поэтому при выборе своего будущего мы тыкали наугад. Названия Ногинск, Протва и Болшево нам ничего не говорили – это где-то под Москвой… Нила, Тома Руденко, Римма Цомартова, Римма Снегирёва, Оля Копылова, которым пообещали работу в области импульсной техники, одна за другой согласились на Протву. Я важно отрекомендовалась как будущий специалист в области радиорелейной связи. Сим-патичный болшевский майор поощрительно улыбнулся мне. Какой-то ревнивый дух противоречия шепнул : - Выбирай Болшево! – Так, в одно мгновение мы с Нилой выбрали разные дороги . Это же случилось с двумя другими закадычными подругами: Аллочка Романюк тоже выбрала Болшево, а Эллочка - Протву.
Помню, что я очень волновалась, заполняя анкету. Там надо было ответить на во-прос о родственниках за границей. Я терзалась: писать о дяде Жене или нет? Посовето-ваться было не с кем, я даже Ниле никогда не говорила о нашей семейной тайне. Умолчу - а вдруг они узнают? Я по наивности сильно переоценивала деловитость спецслужб и не догадывалась, что главные их источники информации – донос недоброжелателей или са-модонос таких дураков, как я. Вспотев от страха, я всё же спросила, кто считается родственником. – Отец, мать, брат, сестра, -  ответил мне кто-то из первого отдела. – А дядя, мамин брат? - чуть не сорвалось у меня с языка, но я его вовремя прикусила. Ещё раз вспотев, я дрожащей рукой написала в сакраментальных графах нет, нет, нет. В будущем мне предстояло ещё не раз вспотеть по этому поводу.
Сейчас не с гордостью, нет – с грустью осознаю, что с семнадцати лет, с момента поступления в институт все мои судьбоносные решения принимались без совета с мамой и папой. Надеюсь, что у вас, мои дорогие внуки, будет иначе, правильнее.

ПРЕДДИПЛОМНАЯ ПРАКТИКА

Девятый семестр позади
В обычный для Одессы бесснежный и ветреный день 22 декабря 1957 года две ве-ликовозрастные подружки вдруг вспомнили, что ровно 10 лет тому назад одна из них впервые вошла в пятый русский класс и была подсажена за парту к другой. Так и проси-дели все эти годы за одной партой, прожили почти пять лет на одних и тех же углах и проспали на одних и тех же матрацах. Было решено отметить этот день сам-друг в каком-нибудь уютном местечке.
Выбор пал на ресторан «Волна», что на Екатерининской, совсем недалеко от Дюка. Вечером после занятий чуть-чуть приоделись и солидно вошли в ресторан. Уселись за свободный столик, заказали мороженое с шампанским и предались воспоминаниям, со-всем забыв про печальный опыт двух восьмиклассниц, задумавших прогуляться вдвоём по Приморскому бульвару. И, конечно же, воспоминания подруг были нарушены двумя одесскими жлобами, которые без разрешения сели за их столик, бесцеремонно стали вме-шиваться в их мирную беседу, а потом тащить девушек танцевать, не признавая никаких отказов. Пришлось спешно покинуть «Волну» и спасаться бегством таким же леопардо-вым скоком, как летом достопамятного 1950 года. И вот вам, девочки, выстраданная под-ружками наука: если не ищете случайных знакомств или каких-либо приключений, не хо-дите вечером вдвоём с подругой ни на бульвар, ни в ресторан, ни на модные теперь пре-зентации! Лучше пойдите вместе в консерваторию или в зал Чайковского на хороший концерт. Уверяю вас: мороженое там есть (и даже с шампанским!), а жлобов нет.
История с рестораном запомнилась, а вот последняя, девятая, сессия ничем инте-ресным почему-то не запомнилась мне. Смутно помню, что трудно было сдать телевизи-онные дисциплины и спецкурс военной кафедры с огромным количеством войсковых ра-диостанций от мала до велика. Наша учебная группа, получившая свой последний номер 106, теперь существовала номинально, все разбрелись по кафедрам, и только обитатели общежития держались кучно.
Отпраздновали окончание девятой сессии весёлым застольем. Коля Копёнкин, ста-роста группы, в которой учились Аллочка и Эллочка, поднял руку, видно, просит дать ему слово. Нилочкино плечо на этот раз занято Аллой Жуковой, а я сижу далеко от неё. Где-то справа – Юра Алькинский, не попавший в кадр. Помнится, в этот раз он напился до неприличия и девочки настояли, чтобы я убрала за ним, он же мой друг и здесь - ради меня. Закусив губу, я убрала, но мысленно вычеркнула Юру из друзей.

Подмосковная жизнь
В зимние каникулы в Одессу приехала Ирочка и мы с ней сделали пару выходов в свет. На память об этом событии осталось фото. Моя шляпка оказалась сестричке к лицу.
В январе наш курс разъехался по местам преддипломной практики. Нила поехала в Ленинград на завод «Светлана», где делали иконоскопы, а я – в Москву, на завод №100. Потом выяснилось, что завод упрятан в дремучем лесу за дачным посёлком Зеленоград-ская по ярославскому направлению. Я приехала на практику не одна, а в компании с Ди-ной Петровой, Сашей Нестулой и Володей Чупахиным. Стояла крепкая зима, хорошо, что бабушка дала мне тёплые замшевые ботинки, которые ей прислал дядя Женя из Франции. Пальто, правда, было демисезонное, таллинское. Дина, кишинёвская девочка, была экипи-рована ещё хуже меня.
Нас поселили в общежитии пушкинского политехникума связи, которое пустовало по случаю каникул. Общежитие размещалось в двухэтажном бревенчатом здании с печным отоплением. Каждое утро в нашу комнатку приходил истопник с охапкой поленьев, растапливал печь, и нас окутывало душистое тепло. Так не хотелось уходить в морозную темноту, ехать в промёрзшей электричке, выходить на платформе «Зеленоградская» и топать лесом ещё километра два до завода. Вот тебе и Москва!
Завод №100 выпускал радиорелейные устройства, из которых самым продвинутым была аппаратура частотного уплотнения «Весна-240». С её помощью по радиорелейной линии можно было передать шесть телевизионных или двести сорок телефонных каналов. Сейчас это смешные цифры, но в 1958 году это были очень уважаемые цифры. Наша ма-ленькая группа во главе с прилежным молдаванином Сашей Нестулой усердно разбира-лась в бесконечных «синьках» и срисовывала нужные для дипломов узлы, почтительно разглядывала изящные клистроны и магнетроны, столь не похожие на огромные лампы и катушки длинноволновых передатчиков.
Вечерами, озябшие и голодные, мы табунились на общей кухне возле огромной плиты, в которой всегда весело гудел огонь и кипел  чайник. Хранительница очага, добро-душная тётя Катя, участливо расспрашивала нас, почему мы такие «голопёрые» и удивля-лась, что в Одессе можно прожить без валенок, зимнего пальто и тёплой шапки.
Я наслаждалась её московским говором. Наш «папа», Саша Нестула, там же дело-вито готовил общий ужин. Вообще, наша маленькая компания очень сдружилась и про-должала дружить до самой защиты дипломов и даже позже.

Лирическое отступление
Когда мороз немного отпустил, нас потянуло пошляться по подмосковным местам. Как-то мы оказались в Тайнинской (кажется, там в старинном курзале был  кинотеатр). Шёл красивый тихий снег, мы брели по главной улице дачного посёлка, хохоча и резвясь не по возрасту, а утром я обнаружила, что потеряла студенческий билет и все даваемые им льготы. Так и прожила всё оставшееся до выпуска время без студбилета. Теперь, проезжая мимо Тайнинской зимой, гляжу на эту улицу со странным чувством, как будто там ещё бродят наши молодые тени и где-то лежит мой студбилет.  Такие же мысли посещают ме-ня, когда по дороге на дачу мы проезжаем посёлок Лесной (так теперь называется место нашей практики) и я вижу за лесочком силуэты антенн, а у самого шоссе – толстую ра-диорелейную башню в полосочку, воплощение моих дипломных мечтаний.
В конце практики мы зачем-то наведались в московский институт связи. Хоть он и был собратом нашего института, я смотрела на него с чувством превосходства, сравнивая его неинтересный плоский фасад и скучные коридоры с нашим внушительным сталин-ским ампиром и просторными, светлыми вестибюлями. А вот в Болшево я тогда так и не удосужилась съездить, чтобы глянуть на место своей будущей жизни. Потрясающее лег-комыслие!
Последним сильным художественным впечатлением той зимы был фильм «Летят журавли». Пошли в кинотеатр большой беспечной компанией, так что мне пришлось да-вить рыдания, которые сотрясали меня всю дорогу до общежития, как в тот новогодний вечер в раздевалке. Я оплакивала Бориса, Веронику и ещё что-то своё, несбывшееся…

ДИПЛОМНЫЙ ПРОЕКТ

Парашютная романтика и дипломная проза

Последние месяцы в институте я суматошно делила между дипломным проектом и парашютом. Записи в парашютной книжке свидетельствуют, что с 25 марта по 18 июня я сделала одиннадцать прыжков, причём – неравномерно, какими-то запойными сериями. Моя лихорадка передалась Дине Петровой и каким-то боком задела одного черноглазого парнишку с четвёртого курса, Сашу Калиниченко. Они оба пришли на Малую Арнаут-скую, и я дала им первые уроки. Дина была скупой на слова девочкой, а Саша после пер-вого прыжка разразился восторженным стихотворным посланием в мой адрес. Почему-то я сохранила эти неумелые стихи длиной в пятнадцать строф на пожелтевшем листке.
Я и сама ещё не избавилась от парашютных восторгов. Апофеозом был наш груп-повой прыжок 15 мая 1958 года по случаю какого-то городского праздника. После трёх часов ожидания на аэродроме несколько самолётов ЛИ-2 подняли в воздух весь наш па-рашютный отряд и одновременно выбросили над морем у берегов Ланжерона на виду у всей купающейся публики. Приводнилась! Свежий ветер надул мой купол и потащил в море так резво, что за моими ногами забурлил бурун. Потом купол стал намокать и то-нуть, но тут катера береговой охраны вытащили нас и высадили на пирсе. Когда мы, в оранжевых надувных жилетах, сходили с пирса, толпа встречала нас, как героев, а мы, мокрые, голодные и усталые, счастливо улыбались.
В промежутках между прыжками я набрасывалась на свою радиорелейную линию. Чтобы найти и срисовать подробную географическую карту местности, по которой будет проходить моя радиорелейка, я провела несколько дней в публичной библиотеке, грустно озирая ряды столов: а вдруг!.. «Вдруга» не случилось. Подбадриваемая Михаилом Кузь-мичом, оглядываясь на серьёзных Сашу Нестулу и Вову Чупахина, я всё же шла к фини-шу. У Нилы её передвижная телевизионная станция тоже идёт споро, но теперь мы с ней видимся только по утрам и вечерам. Наша коммуна развалилась, и мы опять питаемся го-роховыми пирожками с томатным соком.
Вот уже и моя пояснительная записка красиво переплетена в синий коленкоровый переплёт с золотым тиснением и отправлена в Киев в управление радиорелейных магист-ралей на рецензию, а я рисую плакаты. В окна чертёжного зала заглядывают ветви цвету-щих акаций, воздух напоен томительным ароматом белых гроздьев. Почему этот запах навевает грусть?
У Юры Алькинского промежутков между прыжками не было, его занесло. После той злосчастной вечеринки он исчез, дневал и ночевал в клубе, его руководитель, молодой преподаватель  Шерепа, отчаялся и перестал его понукать. Бывшая двадцать шестая ком-ната забыла плохое и бросилась на помощь. Мы сделали Юре все расчёты, отловили его и заставили переписать своей рукой коротенькую записку, ходатайствовали за него перед деканом, умолили-таки засчитать записку, но стоило нам отпустить на минутку Юру , он тут же убегал в клуб и прятался от нас. Он перестал следить за собой, ходил в одном и том же тренировочном костюме, в нём и спал на парашютах, от него пахло вином. Какие-то серые кошки скреблись у меня на душе… У Юры кризис, неужели в этом я виновата?

Последний прыжок
Началась защита проектов. Посидев несколько дней на защите и убедившись в ли-беральности комиссии, я успокоилась и отправилась – куда? Конечно же, на милую Ма-лую Арнаутскую. У меня не кризис, а какая-то горячка. Я надеялась до отъезда допрыгать до двадцати пяти прыжков и получить второй спортивный разряд. Прыгнула два разочка, 16 июня защитила на «отлично» проект своей радиорелейки, и ранним утром 18 июня я снова в Кулендорове. Я горда, потому что уже несколько раз мне разрешают прыгнуть не на неповоротливом ПД-47, а на маневренном спортивном ПТ-1. Ветерок, однако, на пре-деле: побольше пяти метров. Прыгнула, уже без паники на счёт «…двадцать один, два-дцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять!» раскрыла купол, снижаюсь с песнями, но тут замечаю, что ветер относит меня далеко от креста и начинает раскачивать, чем ближе к земле – тем сильнее. Привычные манипуляции со стропами не помогают, на-оборот, к раскачиванию добавилось вращение. У земли вредная качель приподняла меня, а потом с силой приложила бедром. Поблизости никого…
Постанывая и роняя скупую слезу, я поднялась, собрала парашюты в сумку и кое-как дотащила её до «Коломбины», решив никому не жаловаться. Прыжки продолжались, и все – инструкторы, врач и Юра - были заняты допризывниками. Я сказала одной девоч-ке, что тороплюсь на защиту, и потихоньку, стараясь не хромать, как была - в комбинезо-не и шлеме, побрела к шоссе. Там меня подобрал шофёр грузовика и довёз до города. В нашей комнате никого не было, никто не видел моего плачевного состояния, но вечером пришлось признаться. Таким был мой последний прыжок в Одессе.
Это злосчастное приземление уложило меня в постель на несколько дней, потому что мне было очень больно ходить. Я уж подумала, что разломала тазобедренный сустав, но оказалось, что это просто сильный ушиб сустава. Ходить не хромая не получалось, я И
как-то нелепо переваливалась.. Хорошо, что я уже защитилась и теперь дело было только за получением диплома, предписания на работу и подъёмных.
28 июня был последний день защиты, а Юра Алькинский так и не явился и не по-лучил диплома вместе со всеми. Потом ему выдали справку, с которой он и уехал в Ду-шанбе к месту своей работы на передающем пункте. Диплом он защитил год спустя.

ПРОЩАЛЬНОЕ ТУРНЕ

Фотографируемся и решаем плыть
Всё, закончилась студенческая страница нашей жизни. Где-то месяца за полтора до этого мы сфотографировались для выпускного альбома в ателье на Дерибасовской. Всем хотелось надеть на себя что-то новенькое, и не одной мне приглянулся симпатичный кос-тюмчик Эллы Мяснянкиной, который она сшила к выпуску. Поэтому Дина Петрова, Ла-риса Телюпа, я и, конечно, великодушная Эллочка– все мы красуемся на фоне городской Думы в одинаковых туалетах, а вернее – в одном и том же тёмном жакетике и светлой блузке с круглым воротничком, зато на Аллочке Романюк неплохо смотрится моё парад-ное зелёное платье. Не знаю, с чьей подачи фотограф поместил всех нас на одну страницу: получился какой-то женский монастырь или институт дошкольного воспитания, где учат-ся одни девчонки. И ведь как в воду глядел: почти вся эта страница приняла одинаковое решение не участвовать в банальном выпускном банкете, а на сэкономленные деньги при-думать что-нибудь оригинальное. Конечно, нам не хотелось так сразу расставаться, а тут Света Ракова нечаянно пригласила всех своих соседок как-нибудь навестить её в Ялте, где жили её родители. Зачем откладывать в долгий ящик? Мы едем, вернее плывём немедлен-но! Плыву ли я? Конечно плыву, а то, что прихрамываю – пустяки, пройдёт!


И вот уже куплены билеты на верхнюю палубу знаменитого теплохода «Адмирал Нахимов», сложены в авоськи кое-какие вещички, и вот мы стоим у трапа. Представляю нашу палубную команду: Нила, Элла Мяснянкина, Римма Цомартова, Света Ракова, примкнувшая к нам ускоренница Оля Есипович, я и Серёжа Александров с фотоаппара-том, которому Нила неохотно разрешила отправиться с нами. Какой красавец этот бело-снежный «Адмирал Нахимов», флагман черноморского пароходства! А какой красавец молоденький пятый помощник капитана, встречающий пассажиров у трапа в белоснежной рубашке с чёрным галстуком и в фуражке с золотым крабом! Он настолько хорош, что провожающая нас Дина Петрова вдруг решает плыть с нами без вещей и без билета… Въедливый Александров как-то успел раньше нас взобраться на корабль и снять нас, сму-щенно придумывающих, как провести Дину мимо такого неотразимого контролёра.


Я зачем-то копаюсь в сумке, а Дина и Света ненатурально улыбаются. Впрочем, всё обошлось: то ли парень с трубой отвлёк внимание красавца, то ли он сбился со счёту, но мы благополучно проскользнули!
Не буду в подробностях описывать наши морские впечатления, они очень знакомы тем, кто плыл на верхней палубе, спал и мёрз ночью в парусиновом шезлонге, кого поболтало в Каркинитском заливе, так похожем на Бискайский, и кому открылся залитый солнцем южный берег Крыма, так похожий на Французскую Ривьеру.
Увы, пятый помощник совсем не уделял внимания пассажиркам верхней палубы, а морская болезнь напрочь отбила у них кокетство.


В Ялте
Сейчас я легко могу представить себе оторопь родителей Светы, когда они увидели у порога своей маленькой квартирки нашу команду. Девать нас было некуда, пришлось им смириться. Мы свалили пожитки в прихожей и начали наши скитания по Южному берегу без карт, без путеводителя и даже без Светы, которую мы постеснялись отрывать от роди-телей.
Мы начали с осмотра Ялты, её порта, её набережной и пляжей, постепенно увеличивая радиус наших выходов. Бродили мы почти наобум, перелезая через какие-то заборы и натыкаясь на тупики. Серёжа Александров, который был не более нас знаком с Южным берегом, покорно следовал за нами, фиксируя на плёнку все наши передвижения и в трудных местах подавая руку или подставляя плечо. Более преданную дуэнью мужского рода трудно себе представить. Интересно, что он думал о нашей легкомысленной ватаге, беззаботно плывущей без руля и без ветрил? А мы принимали его внимание как должное. Он отснял и отпечатал для нас сотни кадров, а нам и в голову не приходило его спросить, в какую копейку это ему обошлось и сколько ночей он просидел за фотоувеличителем.
Первыми заметными объектами в наших, не побоюсь этого слова, скитаниях были Массандра и Никитский ботанический сад. Посетив дегустационный зал и напробовавшись знаменитых вин, мы в развесёлом настроении двинулись в сад, пре-небрегая асфальтом и спрямляя путь. Когда на пути у нас встал высокий проволочный за-бор, мы, не колеблясь ни минуты, полезли на него. Залезть-то я залезла, а спрыгнуть на больную ногу не решилась, и с забора меня снял Серёжа. Вообще, скоро наше оживление сменилось апатией, и нас уже не радовали ни роскошные магнолии, ни столетние глицинии, ни экзотические араукарии. Мы делали короткие переходы от скамьи до скамьи, а между ними я плелась, опираясь на Риммочку Цомартову, как на костыль. Договорились сменить пешие прогулки на морские. Ещё на «Нахимове», проснувшись у берегов Крыма, мы изумились дивной голубизне воды, которая была не похожа на буты-лочную, тёмнозелёную воду у берегов Одессы. Такая лазурь должна быть шёлковой!
Прогулка на катере, однако, тоже не всем понравилась (это я про себя). Кто же знал, что там будет такой ветер и такая качка! Но посмотрев со стороны моря на уютные берега, где в зелени парков прятались белоснежные дворцы, мы снова душой потянулись туда, и следующие несколько дней провели в Ливадии, Мисхоре и Алупке, благоразумно время от времени погружаясь в прохладное лазурное море. Но, видимо, благоразумие не было нашей главной добродетелью, и прознав от кого-то, что восход солнца на Ай-Петри – незабываемое зрелище, мы немедленно решили увидеть этот самый восход.

Восхождение на Ай-Петри
Восхождение решено было начать из Симеиза, так как Ай-Петри нависал прямо над ним и казался таким близким. В назначенный день мы первую половину провели на пляже (если смотреть восход, то зачем же отправляться в путь слишком рано?), потом поднялись на верхнюю дорогу и спросили у аборигена, как пройти до Ай-Петри. Абори-ген неопределённо пожал плечами и сказал, что неподалёку есть тропа, по которой пасту-хи гоняют коз на Яйлу. На вопрос, где же тропа, он махнул рукой куда-то влево и вверх. Немного поколебавшись, мы двинулись в путь и вскоре, действительно, увидели какую-то тропку. Ага, вот она, козья тропа! Вперёд!
Туристы мы были никакие, в Одессе все походы заканчивались Лузановкой на востоке и Люстдорфом на западе. Здесь, в Крыму, пока мы ходили по Ялте или пляжились, наша экипировка была удовлетворительной. На нас были сарафаны и босоножки. Собираясь на гору, мы положили в наши авоськи подстилку для привала, кольцо копчёной колбасы, банку баклажанной икры, буханку хлеба и бутылку вина и сочли подготовку законченной. С самого начала каменистая тропа показала, что босоножки на каблуке – плохая обувь, нога в них вихлялась и отдавалась болью на каждом камешке, а когда тропа вдруг исчезла и мы стали просто продираться вверх сквозь заросли карагача и кизила, мои дела стали плачевны.
Странно: рыжая скала Ай-Петри не приблизилась, хотя море осталось далеко вни-зу. Тропинки нигде не было. Мысль о возвращении по такому крутому склону была не-приятна, и мы продолжали карабкаться. Спустились сумерки, потом темнота сгустилась до чернильной черноты, в кронах невидимых деревьев пугающе зашумел неведомо откуда взявшийся ветер и возникло ощущение, что ещё несколько шагов – и мы сорвёмся в про-пасть. Мы остановились, не в силах сделать ни шага из-за этого парализующего страха. Наощупь разложили прямо под ногами подстилку, достали из авоськи продукты и удру-чённо съели колбасу с заморской икрой. Вместо воды выпили вина и улеглись, как овцы во время бури, плотно прижавшись друг к другу.
Дождавшись кое-как рассвета, мучимые холодом и жаждой, мы обнаружили себя на узенькой площадке, с одной стороны которой был обрыв, а с другой – отвесная скала. Ух ты, как мы вовремя остановились! Но поглядев друг на друга, мы расхохотались: вид у нас был плачевный, ночью каждая старалась что-нибудь натянуть на голову, лица у всех помятые, причёски всклокоченные... Насмеявшись вместо умывания, послали в разведку Серёжу. Он принёс обнадёживающее известие: сразу за отвесной стенкой угадывается плато, надо только одолеть эту стенку. И мы полезли. Это был героический бросок. Буде-те в Симеизе – посмотрите на Ай-Петри и представьте, как мы в лоб лезли на этот гре-бень. Мы уже не хотели увидеть восход (пока мы лезли, солнце давно взошло с другой стороны горы), нам хотелось только пить и к маме.
Отчаянно преодолев последнюю скалу, мы на животах вползли на плато и, подняв головы, увидели перед собой щит «Стой! Стрелять буду!». Мы оцепенели. В голове не укладывалось, что в этом диком месте нас могут подстрелить. Некоторое время мы боялись пошевелиться, но выстрелов не было и мы начали осторожно двигаться вперёд, замирая через каждые десять шагов. Вскоре нашим взорам открылась лощина с маленькими домиками, возле которых какие-то люди делали зарядку. На краю плато вращалась огромная параболическая антенна. Тут мы не выдержали и с криками побежали в лощину. Пусть убивают, только сначала дадут воды! Ура, нас заметили и через минут десять к нам подошёл патруль из нескольких моряков.
Оказалось, что на Ай-Петри находилась радиолокационная станция, которую и об-служивали эти морячки. Они принесли нам ведро холодной и необыкновенно вкусной во-ды, потом посадили в кузов полуторки, отправлявшейся вниз за хлебом, и по вполне ци-вилизованному асфальту спустили в Алупку. Нам рассказали, что нормальные люди под-нимаются на Ай-Петри курортным транспортом и со всеми удобствами наблюдают этот самый восход. Иди знай… Мы были сконфужены, разве так должно знакомиться одесситкам с крымскими моряками?
Последняя часть путешествия была посвящена, во-первых, бане, во-вторых, посещению дома-музея Антона Павловича Чехова и, в-третьих, поискам Дины Петровой. Дело в том, что на нашем маршруте вдруг неожиданно появился Саша Калиниченко, тот самый, что посвятил мне стихи. Он немного побродил с нашей группой, а потом исчез. Вместе с ним исчезла Дина, ничего не сказав нам и надев моё лучшее платье.



Прощальные слова
Пора было возвращаться в Одессу, но как уехать без Дины? Куда она подевалась? Мы уж хотели обратиться в милицию, как вдруг на третий день Дина объявилась, безмолвно выслушала наши дружные упрёки, не пытаясь оправдаться. Бедную овечку сманил в Бахчисарай романтично настроенный Саша, а потом так же неожиданно исчез. Я почему-то сердилась больше других.
Мама Светы Раковой нагрузила нас фруктами и мы, расцеловавшись с ней и Светой, тронулись в обратный путь. Возвращались в Одессу мы снова на белоснежном тепло-ходе «Адмирал Нахимов», но уже не ожидая никакой романтики от ночёвки на его палубе и не восхищаясь его роскошными салонами и красавцем - пятым помощником капитана. А зря! Как я горевала, узнав о гибели этого почти родного теплохода! Неужели и пятый помощник погиб вместе с «Нахимовым»?…
В Одессе мы довольно хладнокровно выслушали рассказ о том, как скучно и неинтересно прошёл выпускной вечер в ресторане. О том, что нас там не было, мы пожалели гораздо позже, лет через двадцать. Последние дни прошли в сборах. Одежду, обувь, книги и конспекты за неимением огромных современных сумок складывали просто в мешки. Протвинские, болшевские и ногинские горячо обещали регулярно навещать друг друга.
Я простилась с бабушкой, дядей и тётей, в последний раз посидела на ступеньках авиаспортклуба, простилась с Евгением Олимпиевичем и Владимиром Фёдоровичем, по-грустила немного. Юры в клубе в тот день не было. И мы с Нилой уехали в Помошную, в наш последний отпуск перед работой, везя родителям заветные дипломы, где говорилось, что мы получили специальность инженеров радиосвязи, радиовещания и телевидения. Ещё не верилось, что мы покидаем милую Одессу навсегда…

Песни, которые в весёлую минуту
пели будущие инженеры электросвязи
***
Нам электричество сделать всё сумеет:
Нам электричество вспашет и посеет,
Нам электричество любой заменит труд:
Нажал на кнопку, чик-чирик – и тут как тут!
Заходишь в ресторан – там всё на электричестве!
Нажал на кнопку – чик! – вино в любом количестве.
Ещё нажал – чирик! – закуска с колбасой…
И не пройдёт пяти минут, как ты уже косой!..
***  
В первые минуты
Бог создал институты,
И Адам студентом первым был.
Он ничего не делал,
Ухаживал за Евой,
И бог его стипендии лишил!
От Евы и Адама
Пошёл народ упрямый,
Пошёл неунывающий народ.
Студент бывает весел
От сессии до сессии,
А сессия всего два раза в год!
День мы прогуляли,
Два протанцевали,
И теперь не знаем ни бум-бум!
Выпьем за не сдавших,
За протанцевавших,
Сессии сдававших наобум…
***  
Кто учит, кто учит,
Себя напрасно мучит:
Студенту поумней
Достаточно трёх дней.
Студенты - гении, пора всем знать:
Любую сессию могут сдавать!
А коль не знаешь ты билет,
Не позабудь про шпаргалет!
***
Раскинулось море по модулю пять,
Вдали интегралы стояли…
Студент производной не смог отыскать,
- Прощай! – в деканате сказали.
Пошёл пересдать, а шпаргалки-то нет:
Шпаргалка в дыру провалилась.
Увидел на миг нехороший билет –
Упал, сердце в ноль превратилось.
Напрасно ждёт мать инженера домой,
Ей скажут – она зарыдает.
А синуса график волна за волной
По оси абсцисс исчезает…

Прикрепленные файлы

•  В_лучшем_платье.jpg   8.04К   172 Количество загрузок:
•  М_К_Хромых.jpg   10.49К   176 Количество загрузок:
•  В.Базилев.jpg   16.91К   174 Количество загрузок:
•  С_Кимом.jpg   32.49К   190 Количество загрузок:
•  На_бестарке.jpg   23.51К   170 Количество загрузок:
•  Олег_Попов.jpg   107.14К   172 Количество загрузок:
•  Мужчины_16_группы.jpg   105.25К   173 Количество загрузок:
•  Эстафета.jpg   21.7К   192 Количество загрузок:
•  Алькинский.jpg   5.68К   184 Количество загрузок:
•  На_камнях_Ланжерона.jpg   99.79К   171 Количество загрузок:
•  подруги_57.jpg   198.35К   179 Количество загрузок:
•  с_лёней_соловьёвым.jpg   5.18К   178 Количество загрузок:
•  Шеренга.jpg   44.89К   179 Количество загрузок:
•  Юра_проверяет.jpg   119.92К   191 Количество загрузок:

[Elena Koval]

Риточка!С большим интересом прочла Ваши  воспоминания о студенческой жизни.Всей душой принимаю девиз
"студенческие годы- праздник жизни".Я как будто перенеслась в те годы, в атмосферу беспричинной радости
и слез, первых влюбленностей и разочарований,и вспоминая с грустью то время, могу повторить - " печаль моя светла ".
Все до мелочей мне знакомо, особенно жизнь в общежитии на Манежной,где я проживала на 1курсе в 19, на 2м-в 20й,
на 3м- в26 комнатах.Мы с Вами чуть- чуть разминулись, т. к. в 1952г Мои родители переехали из Херсона  в Одессу и я стала
новоиспеченой  одесситкой.
3 года в общежитии были хорошей школой "уживаемости" и даже"выживаемости" . Ведь в одной комнате жили Разные характеры с несхожими судьбами.Помню на 1м курсе девочку из западной Украины Лесю . Она болела туберкулезом и была слабенькой и беззащитной среди здоровых  напористых южанок (у нас в 19й  были девочки  из Николаева,Симферополя, Кировограда и я-из Хернсона.) Я симпатизировала ей,жалела, Но в потоке новых впечатлений, влюбленностей,веселого ритма студенческих дел, каюсь , мало чем помогала ей, о чем сейчас сожалею.
Очень похож был  1й выход на бал в рабочей комнате общежития . Там обратил на меня внимание  студ. 3 курса
водного института Ванечка Побережный и стал частым гостем нашей комнаты. Придя, садился устола и глазами следовал за каждым моим движением.Девочки все по дружески его любили иназывали по-американски  Джонни. Я была счастлива и польщена тем что он первый меня пригласил в оперный и не на галерку а, как леди. в партер!
Кажется он был влюблен ,но мы были ветрены в те годы и не помышляли о более глубоких отношениях.
В Дальнейшем он очевидно продолжил учебу и стал видным деятелем в своей области.Пару лет назад я увидела его имя в газете вчисле высоких представителей министерства в Москве .Всей душой рада что он живет и благополучен.
Риточка, надеюсь на общение с Вами в дакльнейшем на форуме.

[Александр Скубий]

Вместо инета я читал ваше повествование.
Класс!!!

[Головатенко Маргарита Павловна]

[/quote]
Милая Лена, как меня порадовало ваше письмо! Значит, не напрасно я сидела дни и вечера напролёт за компьютером, с радостью погружаясь в прошлое. Как удивительно, что я  жила в той же комнате, что и вы,   видела из окна те же стены домов и дворы, ходила в институт по той же дорожке через сквер с летним кинотеатром им. 1 Мая, сидела в тех же аудиториях, танцевала в той же рабочей комнате и была влюблена в  водника... Я и не мечтала о таком попадании, когда писала эти записки, спасибо вам за отклик, самый замечательный.  Честно говоря, я не остановилась на студенческих годах, а продолжала вспоминать свои первые инженерские годы, замужество, рождение детей, радости и огорчения, а там всё дальше, дальше - и дошла уже до внуков. А перед студенческими годами я вспоминала детство, школу, родителей. Я ведь начала записывать свои воспоминания еще в 1999 году, начала ради детей и внуков, напечатала на принтере несколько экземпляров (с моими рисунками и фотографиями по тексту) и подарила детям и сестре. И вот теперь - наш Форум, это просто чудо какое-то!
Леночка, в 2004 году был юбилей вашего выпуска. Побывали ли вы на этой встрече? Если да, то как она была организована? У нас юбилей в этом году, и меня включили в оргкомитет, хотя я живу далековато от Одессы. Но я практически одна засветилась на форуме, вот меня и забрили. Боюсь, что я неважный "орг", мало кого мне удалось убедить приехать. Все боятся оказаться чужими и ненужными, жалуются на старость и болезни. Конечно, кому хочется предстать руиной там, где тебя видели молодым и жизнерадостным? Впрочем, кто видел? В институте не осталось никого, кто помнил бы нас.  Юбилеи объединили, немногочисленные юбиляры учились с интервалом в пять лет, и никто не пересекался ни в общежитии, ни в коридрах, ни на танцах, ни в деканате, нигде. Как организаторы обходят этот нюанс? Я еду на эту встречу с неважными предчувствиями. Вот только надеюсь навестить мою однокурсницу, с которой мы получили направление в Болшево и проработали вместе 3 года. Потом она вернулась в Одессу, преподавала в политехническом, овдовела, а сейчас решительно отказалась участвовать в юбилейных мероприятиях вот по этим самым причинам. Последний раз я была на юбилее 25 лет назад, тогда получилось славно, но тогда с нашего курса съехалось человек 40, а теперь и десяти не наберётся. Приходите 6 сентября, может увидимся, узнаемся... Всего вам доброго, Леночка!
Рита

[Elena Koval]

Риточка!Рада что нам удалось пересектись хотя бы на форуме.Япрочла все ваши воспоминания.Отлично написано,
с юмором И  светлой ностальгией по молодым годам.Оказывается мы еще два года учились водно время,но я уже была одесситкой хотя часто бывала у девочек в общежитии.(Они уже были на Островидова)
Относительно организации юбилейной встречи.Организациикак таковой не было. просто съехались,кто смог,Наместе
решали что делать.ПОходили по институту,встретились сновым ректором из преподов -никого потом заказали ресторан,и там уже общались.еще продолжили встречу у нашей сокурсницы Нилочки Грицюк,не транспортабельной ИззаПАрализованнойноги,н
Но именно там  благодаря ее сестре было самое теплое общение. Конечно ,все постарели, но все же рады были встрече.
См. мою заглавную страничку,(там размещены фото  30и50 летних встреч) , так же Тему "Веселый репортаж"Засветилась я также  в"личном творчестве форумчан".
Риточка,у вас на курсе училась Оля Григорьева ,моя студенческая подруга.Она получила назначение в родной
Красноярск  ,можжет удасться ее разыскать ипригласить наваш юбилей.Я с удоволь ствием повстречаюсь 6сентября .
Всего доброго .
Лена.
0

[Elena Koval]

Elena Koval, on 26.7.2008, 14:50, said:

Риточка!Рада что нам удалось пересектись хотя бы на форуме.Япрочла все ваши воспоминания.Отлично написано,
с юмором И  светлой ностальгией по молодым годам.Оказывается мы еще два года учились водно время,но я уже была одесситкой хотя часто бывала у девочек в общежитии.(Они уже были на Островидова)
Относительно организации юбилейной встречи.Организациикак таковой не было. просто съехались,кто смог,Наместе
решали что делать.ПОходили по институту,встретились сновым ректором из преподов -никого потом заказали ресторан,и там уже общались.еще продолжили встречу у нашей сокурсницы Нилочки Грицюк,не транспортабельной ИззаПАрализованнойноги,н
Но именно там  благодаря ее сестре было самое теплое общение. Конечно ,все постарели, но все же рады были встрече.
См. мою заглавную страничку,(там размещены фото  30и50 летних встреч) , так же Тему "Веселый репортаж"Засветилась я также  в"личном творчестве форумчан".
Риточка,у вас на курсе училась Оля Григорьева ,моя студенческая подруга.Она получила назначение в родной
Красноярск  ,можжет удасться ее разыскать ипригласить наваш юбилей.Я с удоволь ствием повстречаюсь 6сентября .
Всего доброго .
Лена.
Ошибка: фото юбилейных встреч  на странице  год выпуска 1954.

[Elena Koval]

Риточка! Куда  же вы пропали? надеюсь встретиться на форуме еще до 6 сентября..

[Алексеева Наташа]

Уважаемая, Маргарита! Большое Вам спасибо за Ваше повествование, Вы удивительный человек, испытала огромное удовольствие от прочтения.
Я давно не была на форуме. Зарегистрировалась в январе 2008г, сначало было жутко интересно. Заимела друзей, нашлись знакомые, давно пропавшие. Думала уже и не услышу о них. В этом великая сила форума, Неволину спасибо. Потом интерес пропал. Может потому что лето, много проблем появилось с весны, много работы.  Вот сегодня зашла на Форум и посмотрела новые темы, обомлела "Студентка из Помошной", быстренько в тему и все "пропала". Забросила все (первый день отпуска), читаю. Спасибо еще раз.
А теперь объясню:
Во-первых, я из Помошной. Родилась и закончила школу. Папа работал на ОЖД. После окончания школы, с аттестатом "5" поступила по эксперементу в ОЭИС (сдавала 2 экзамена). В Помошной не была с 1999 года. Как там городок поживает?
Во-вторых, первый год жила на квартире, снимала угол у одесситки, потом за хорошую учебу дали общежитие на Манежной (со мной жила "зайцем" моя подруга Светочка, как у Вас, спали на одной койке, в большой комнате,по-моему, на 12 человек, так же познакомилась с парнем из водного института и встречалась.
В третьих, у меня был диплом на тему: "Проектирование радиорелейных линий Алтайского края". (Мечтаю в тех краях побывать). И знаете у кого? У Хромых Михаила Кузьмича. Он преподавал на кафедре и сам мне предложил у него писать. Удивительный человек. Мягкий, тактичный. Вспоминаю о нем с большой теплотой. Смотрела у Вас его фотографию, он там такой молодой.
Ну и в четвертых, моя работа. Да, моя военная кафедра не прошла мимо и слова"первый отдел" мне тоже многое говорят(писание анкет и мысли о родственниках за границей).
Так что еще раз благодарю Вас за это повествование, жду продолжения, даже интересно спросить, что-нибудь о Помошной у Вас есть в воспоминаниях? Почитать дальше о том как сложилась Ваша жизнь. Обязательно напишите о Вашей встрече в сентябре. Буду признательна, если ответите. С уважением, Наташа Алексеева.

Сообщение отредактировал Алексеева Наташа: 27 August 2008 - 11:21 AM

[Валентина Савченко]

Уважаемая, Маргарита!Большое спасибо Вам за рассказ.Пришла с ночной смены ...ужасно хотелось спать...НО  ЗАЧИТАЛАСЬ,забыла про сон...Но почему же так умиленно- грустно стало на душе?

[Головатенко Маргарита Павловна]

Милая Наташа! Спасибо за такой тёплый отзыв да ещё от землячки . У нас с вами так много счастливых совпадений!  Это лето и осень получились у меня суматошными: много разъезжала, редко заглядывала на Форум, задолжала многим хорошим людям, которые прочитали мои воспоминания. Теперь стараюсь ответить. К сожалению, в Помошной я не была с 1962 года, потому что мои родители переехали вслед за моей младшей сестричкой в Харьков. Но кое-какие сведения мне перепали. Во-первых, в Харькове живёт и дружит с семьёй моей сестры Валентин Дмитриевич Вдов, наш помошнянец, который почти каждый месяц ездил в Помошную к матери. Он рассказывал мне о моих одноклассниках, которые остались в Помошной, подарил фотографии Дома связи и обновлённого вокзала. Во-вторых, существует сайт Кировограда и Кировоградской области, где есть и раздел Помошной, довольно подробный. Там и история, и люди, и новые времена. Если с сайтом ничего не случилось, то вот его адрес:
http://www.region.in.ua/pomichna/. На странице http://www.region.in...pgu01-26_r.html вы сразу попадёте на мой рассказ о детстве в Помошной после нашего переезда из Одессы в 1947 году. Может быть, и он прийдётся вам по душе и многое напомнит.
Желаю вам всего хорошего, здоровья вам и всем вашим близким.
С уважением
Маргарита

Алексеева Наташа, on 25.8.2008, 16:08, said:

Вот сегодня зашла на Форум и посмотрела новые темы, обомлела "Студентка из Помошной", быстренько в тему и все "пропала". Забросила все (первый день отпуска), читаю. Спасибо еще раз.

[Головатенко Маргарита Павловна]

Дорогая Лена! Я прошу прощения за столь поздний отклик. Я довольно безалаберно разбросала свои записки по разным темам и плохо отслеживала сообщения. К тому же закружилась-закружилась этим летом, этой осенью: тут и приезд французского племянника, которого я через двадцать с лишним лет нашла по интернету, и поездки в Одессу, в Харьков, Киев , тур Будапешт-Вена-Зальцбург, и наконец ещё одна встреча с московскими однокурсниками, которые не приехали 6 сентября в Одессу. Сама удивляюсь своей прыти, но видимо почувствовала, что жизнь сокращается, как шагреневая кожа, и надо спешить повидаться, посетить родные могилы и побывать там, куда мечтала попасть всю жизнь... Теперь сижу, обрабатываю и рассылаю фотографии, делаю общедоступный веб-альбом. Вы не пожимаете плечами? Я не обижусь, если пожимаете. Теперь про Олю Григорьеву. Если она училась в ОЭИС в 1953 - 58 г.г., то скорее всего не на РС, а на ТТС, потому что на наших двух потоках я не знаю такой студентки. Её нет ни в моей памяти, ни в нашем выпускном альбоме, а ведь на нашем факультете девушек было мало, все наперечёт. Оля была одна - Копылова, одесситка. Сейчас живёт в Германии по моим сведениям. С девчатами ТТС мы мало общались, жили в разных общежитиях. Яркое впечатление осталось только от Жанны Дубкиной и Нины Татарчук, потому что они и на институтском радио работали, и в самодеятельности участвовали, и на танцы в рабочую комнату приходили. Но на форуме их нет. Жанна была, но умерла, а Нины совсем не видела. А вот есть выпускник ТТС-58 - Владимир Чаплик. Он меня нашёл в "Одноклассниках", и мы встретились в Одессе в сентябре. Может быть, он знает Олю? Вот пока всё. До встречи на Форуме!
Рита