текст об эмигрантах, но, многое поясняющий и о настроениях в рамках этого форума...
Марина Шаповалова
6 ч. ·
"У нас, в СССР, пожилых людей уважают," - ностальгирует герой Робина Уилямса из "Москвы на Гудзоне". Новый американский приятель невозвращенца кивает: мол, да, это у вас правильно, нам бы так...
Недобитые комиссарами аристократы на свободном острове Крым страдают идеей единства с большой родиной. Прям из кожи лезут: "жигулёнку", мол, нормальный западный движок поставим и победим всех на нашей, советской машине!..
Никакого свободного Крыма нет в реальности, есть провонявшая общественными сортирами и столовками "здравница" с прогнутыми койко-местами в палатах на шестерых. Но и в несбыточной мечте интеллигентам не живётся - хотят общей судьбы!
Те, в аксёновском романе, её допросились: в финале ясно, что получат по самое не могу. А успевшие сбежать от наступления "родной гавани", наверно, присоединятся к тоскующим под балалайку на Гудзоне. Благо, они по сю пору не перевелись...
В социумах, прошедших модернизацию, иммигранту не хватает "теплоты" и социальных связей. По понятной причине: он здесь не вырос, не имеет друзей детства и одноклассников. Страны продвинутого индивидуализма более удобны для самореализации, более безопасны, гарантируют достаточный прожиточный минимум, но - в нашей сметане ложка стояла! В нашем селе варили самый вкусный борщ! А также уважали старших, слушались отцов. Девушки у нас одевались скромнее, и всё вообще было не в пример человечнее, чем в бездушном мире обезжиренных гамбургеров.
Что общего у мигранта, не позволяющего жене и дочерям снимать хиджаб, с выдуманными и настоящими русскими/советскими, осевшими на ПМЖ в западных странах, но до слёз сочувствующими "вставанию с колен"?
Самоидентификация.
Для самоидентификации нужна общность, к которой можно себя отнести. В архаичных культурах она как бы "прирождённая", достающаяся в наследство от семьи, рода, племени. Она жёстко регламентирует всё: отношения с соседями, роднёй и чужими, отношения в семье, между полами, одежду, приём пищи, правила поведения за пределами дома, и т.д. Чем меньше группа - тем чётче и жёстче правила. Шаг вправо-влево - ты изменник, со всеми вытекающими. Но зато о многом думать не надо, решать что-то самому, под свою личную ответственность и на свой риск - тоже. За тебя всё решат, женят-замуж выдадут, сопли вытрут, как-то пристроят и пропасть не дадут.
Перенести такую общность из родного села в любую точку мира легко: достаточно более чем двум её представителям поселиться рядом. Они её воспроизведут в полном объёме, потому что сообща им будет легче выживать среди чужих.
В сообществах больших и частично модернизированных столь прочных и безусловных привязок нет. Больше свободы, но больше и личной ответственности. Больше шансов и преуспеть, и совсем пропасть. При этом дядья-братья помогать тебе ни в чём не обязаны, поскольку и от тебя ничего не требуют. Соседей можешь хоть каждый день посылать подальше самыми оскорбительными словами, они тебе без рефлексий ответят тем же.
Оказавшись рядом в эмиграции такие соседи никакой общности между собой вдруг не почувствуют и диаспоры не создадут. Диаспоры в качестве основания требуют хотя бы элементов настоящей архаики: чувства братства по "крови", по вере или по языку, которым владеют только свои.
Архаичные чувства типичного бывшего советского человека, русского или русифицированного, заканчиваются где-то на борще-пельменях, классике советского кино и песнях советских композиторов. В остальном он - космополит, поскольку пионерское детство заложило в его мозжечок правоту интернационализма, а прилагательное "пролетарский" улетело в утиль с портянками. Язык, одинаково общий для двухсот пятидесяти миллионов, для маркировки "свой-чужой" не годится. Зато он ассоциируется со своей страной, где все его понимали и могли одинаково ответить на реплику "пилите, Шура, пилите!"
А страна - сюрприз, сюрприз! - ассоциируется с государством. Уже, хвала богам, не с одним государством. Но пока ещё, главным образом - с самым большим по территории. И, добавлю по секрету: именно потому, что русский язык только в этом одном государстве остаётся основным языком общения, телевещания и т.д.
Можно сказать, что типичный постсоветский эмигрант идентифицирует себя с государством РФ, потому что больше не с чем. Нет у него никаких "скреп" для единения с бывшими соотечественниками, ни этнических, ни религиозных. Ничего такого, что не позволяло бы ему слиться с общей массой европейцев, тем более - американцев. Он индивидуалист, потому что коллективизм ему успел осточертеть ещё до окончания советской школы. В отличие от выходцев из архаичных культур, его дети полностью ассимилируются в стране проживания. Связан он по-настоящему только со своим личным прошлым. А прошлое - со страной родного языка. Но не с отвалившимися от неё республиками, где этот язык вытесняется совершенно чуждой ему национальной архаикой, даже если он сам родом оттуда.
Будь таких страны две, а лучше десять, самоопределение "русский" не значило бы ничего, кроме привычки всё есть с хлебом, лучше с чёрным, и устраивать обильные застолья с непременным салатом "оливье". При знакомстве - не более повода "кстати" заговорить о балете, водке, морозе и космосе.
Кстати, то же самое можно сказать о русских, никуда не уезжавших.
- Надеюсь, при наших внуках так и будет.
4
Александр Скубий, on 05 November 2018 - 05:57 PM, said:
