1
Часть шестая
МОЛОДОЙ СПЕЦИАЛИСТ, МОЛОДАЯ ЖЕНА
Прощай, Украина, здравствуй, Болшево!
В суматохе сборов, разговоров, мечтаний о прекрасном будущем совершенно поте-рялась мысль о том, что я надолго (тогда ещё не думалось, что навсегда) расстаюсь с родными, друзьями детства и вообще – с родиной, милой моей Украиной. Вот и на этой прощальной фотографии на вокзале я беспечно улыбаюсь и не замечаю, что позади всех, едва видная, стоит моя мама, а рядом со мной – грустная Ирочка. Она подала документы в ин-дустриальный техникум, запуганная тётей Полиной, которая уверила, что в институт ей ни за что не поступить. А между тем у Ирочки в аттестате было всего три четвёрки. И я, бессовестная, ничем не помогла сестре.
Главное сейчас – мы едем в свою будущую жизнь, где нас ждёт–не дождётся счастье, а всё что было до этого – так, прелюдия. Как образовалась эта группа в привокзальном скверике перед отходом поезда, я уже не помню. Похоже, что мы с Нилой садимся в поезд, в котором уже едут в Москву наши однокурсники Аллочка Романюк, Алла Жукова и Лёня Луговой. Между мной и Ирочкой – крупная голова Алика Грищенко, моего обидчика в пятом классе, которого я осадила чернильницей. Кажется, он не помнит этого.
В Москве болшевские, протвинские и ногинские счастливчики распрощались и разъехались по своим вокзалам и электричкам. Дальше, с Ярославского вокзала в Болшево поехали Жанна Леонова, Алла Романюк, я, Алёша Терещенко, Вася Лукьященко, Петя Грицюта, Коля Белокопытов, Алик Пасичниченко, Лёня Луговой, Вова Подкидыш, Юра Сергеев и Володя Землянов. Было второе августа 1958 года. Сойдя с электрички, мы спросили у прохожих, где здесь НИИ-4, не зная, что раскрываем секретное название места нашей работы. Прохожие тоже, видно, не знали, что оно секретное, и показали нам дорожку через обширное картофельное поле. Дорога оказалась не близкой, а чемодан и сумка – тяжёлыми. Картофельное поле кончилось – начались улочки и переулочки дачного поселения, мы пересекли довольно узкое и пустынное шоссе и остановились перед проходной. За длинным забором виднелись краснокирпичные постройки и одно светлое здание. Вот, значит, какой он, наш НИИ-4…
Снова общежитие
Опускаю организационные подробности, но как не вспомнить, что нас всех посе-лили в общежитии квартирного типа в новом доме, который назывался ДОС-7, что озна-чало Дом Офицерского Состава ( это чтобы мы помнили, что живём теперь в военном го-родке с пропускным режимом, а не в каком-нибудь штатском посёлке!), причём девушкам достался последний, пятый этаж. Алла, Жанна и я оказались в одной комнатке трехком-натной квартиры. В другой комнате поселили четверых девушек из ленинградского воен-но-механического института, в третьей – молодых воспитательниц детского сада. Увы, опять общежитие! О том, что я была лимитчицей, я догадалась только лет через тридцать.
Про Аллу Романюк я немного рассказала в предыдущей части, а вот о Жанне нет пока ни слова. Надо рассказать. Жанна Леонова-Бессараб - одесситка, училась в группе РС-17, отличалась какой-то особенно южной внешностью, жизнерадостностью и чисто одесским говором. Этот говор характерен тем, что фраза начинается с самой высокой ноты, затем каждое последующее слово произносится с понижением тона, а последнее слово снова повышается и сильно растягивается, почти поётся.
Жанна раньше занималась в секции художественной гимнастики и имела второй спортивный разряд, поэтому она ходила особенной походкой: не с пятки, а с носка, ставя ногу в третью позицию. Впрочем, это не мешало ей быть доброй соседкой по комнате. Настроение её немного было испорчено тем, что без объяснения причин её и Аллу направили на работу не в научный отдел, а в измерительную лабораторию, где основной силой были не выпускники академий и институтов, а ребята и девушки из техникумов.
Мы, конечно, немедленно организовали продовольственную коммуну, обзавелись кое-какой утварью, а со временем купили вскладчину радиоприёмник и швейную машинку «Тула». Совместная работа сдружила таких разных Аллу и Жанну, они и в танцкружок записались первыми и усердно, по элементам выкаблучивали «русский ключ» и «ковыря-лочку», но в итоге в кружок стала бегать я, а девочки перебрались на курсы кройки и ши-тья и стали так же прилежно выполнять домашние задания. Я же самоуверенно считала, что и так умею всё это делать и с упоением отдалась танцам.
Впрочем, я была ненадёжной курсисткой и коммунаркой, потому что с первых же месяцев работы меня стали посылать в командировки. Об этом стоит рассказать подробнее.
Про командировки
Итак, с 5-го августа 1958 года я оказалась в научном отделе, которым руководил свежеиспечённый капитан (хотя должность начальника отдела тогда соответствовала во-инскому званию не ниже подполковника) Виктор Тихонович Долгов. Мною было отмече-но, что он малого роста, мешковат, ходит боком, очень невыразительной внешности, ни-когда не смотрит прямо, а как бы шарит взглядом где-то внизу, не поднимая глаз. А услышав, как он напутствует подчинённого: - Ну, ты ехай, ехай… - я не знала, что и думать. Перед нашим приездом, на волне космических программ, лаборатория Долгова превратилась в отдел. Сюда и направили наших ребят, почти все они стали заниматься телеметрией. Только Вася Лукьященко попал в эксплуатационное управление да Вову Подкидыша заслали на подсобный завод, который делал кое-что для института. Я же очутилась в лаборатории систем единого времени высокой точности (СЕВ ВТ) и обнаружила, что начальник её – тот самый майор, который сманил меня в Болшево, Евгений Владимирович Яковлев. У него на ястребином носу всегда сидели золотые очки, а на губах играла приветливо-ироническая улыбка. – А-а, одесситка! – приветствовал он меня при первой встрече. Впрочем, своих начальников мы видели редко: время было горячее, готовились ответственные пуски, и наше начальство непрестанно что-то докладывало более высокому начальству.
Хоть наше подразделение и называлось лабораторией, но всё оборудование состоя-ло из десятка обшарпанных письменных столов, стульев, за которые всегда цеплялись мои чулки, и двух канцелярских шкафов, в которых валялись растрёпанные бланки предписаний, «синьки» допотопных отчётов каких-то смежников и антикварный морской хронометр в футляре красного дерева с бархатной подкладкой. Главным инструментом в нашем деле были авторучка и фибровый чемодан для хранения секретных документов и рабочей тетради. Каждый сотрудник получал его из «чемоданной» утром и сдавал вечером. Этот чемодан сопровождал меня все годы работы в НИИ-4 как некий дополнительный член моего тела и оставил немало тягостных воспоминаний. До сих пор перед глазами встают вереницы офицеров и гражданских, влачащих эти чемоданы, зрелище странное, одновременно и фантасмагорическое, и комическое.
Какой-то ленинградский «ящик» сделал для наших кварцевых хранителей времени усилительную стойку, надо было поучаствовать в её приёмке в качестве разработчика технического задания, то есть присутствовать при длительных прогонах аппаратуры. Ев-гений Владимирович рассудил, что лучший способ для молодого специалиста войти в курс дела – это повариться на приёмке аппаратуры, и велел мне готовить командировоч-ные документы в Ленинград. Основным же представителем он назначил капитана Марлена Шатило, которого сотрудники звали Мариком. Этот Марик ходил в сапогах и галифе, у него был крупный нос, плотный корпус и море обаяния. Я буквально смотрела ему в рот, ловя его шутки и песенки, которые он иногда мурлыкал, разглядывая какую-нибудь схему или расхаживая от стола к столу. Одна песенка мне почему-то особенно понравилась:
Пишет деду внучек:
«Милый дед Федот!
Присылай посылку
Мне под Новый год!
Пирогов не надо:
Сало, водку шли.»
- Три нули, старуха,
Тридцать три нули!
Однажды я пропела где-то эту песенку и была смущена, когда один связист растолковал мне, что у связистов-морзянщиков число 88 в конце радиограммы означает «целу́ю», а 000 – ругательство. В институте связи нас этому не учили…
Неудивительно, что перспектива поездки в Ленинград да ещё с таким весёлым компаньоном очень обрадовала меня. Документы поспели к сроку, но Марика в канун отъезда услали в местную командировку. Я заволновалась и, узнав, где живёт Шатило, по-сле работы зашла к нему домой, чтобы договориться о билетах, узнать о гостинице и во-обще… Марика дома тоже не было, меня встретила его жена Ляля с младенцем на руках. Я поделилась с ней своей радостью и своей озабоченностью: нужно ли заранее покупать билеты на поезд и брать ли с собой платье для театра, в Ленинграде ведь такие замечательные театры! Марика я не дождалась и безмятежно простилась с Лялей.
Утром другого дня ко мне подходит Марик и, сдерживая бешенство, вполголоса говорит: - Маргарита, что ты там наговорила Ляле? В какие-такие театры я с тобой собирался ходить?! Всё, я никуда не еду! – и ушёл. Я оторопело смотрела ему вслед, туго соображая, что же я говорила Ляле. Вот уж, действительно, моя наивность граничила с глу-постью… Три нули, старуха, тридцать три нули!
Не знаю, какие объяснения представил капитан Шатило майору Яковлеву, но в командировку со мной поехал другой капитан – Валерий Павлович Пискунов, который был гораздо старше. Марина, жена Валерия Павловича, работала в бухгалтерии и встретив меня, всячески обласкала, наговорила комплиментов и обещала, что Валерий Павлович, ко-ренной петербуржец, покажет мне Ленинград. С ним мы таки пошли на спектакль Большого драматического театра «Ещё раз про любовь» с Дорониной, Басилашвили и Волковым, после чего любимым выражением Валерия Павловича стало меланхолическое «Когда кони сытые, они бьют копытами…»
Жила я в пошлой роскоши в гостинице «Московская» напротив вокзала, дивясь кровати из тёмного дерева, портьерам, покрывалам и накидкам на подушках из тяжёлого темнозелёного шёлка. Нашу аппаратуру включали на многосуточный прогон, светились красные и зелёные огоньки на передних панелях, от приборов шло приятное тепло, было уютно и хотелось спать. Иногда Валерий Павлович и военпред спорили о каких-то позициях в ТЗ, о терминологии, оставляя меня безмолвным слушателем. Я пыталась следить за их пальцами, которыми они водили по тёмным «синькам», но лишь иногда с радостью узнавала знакомые очертания усилительного каскада на лампах, а потом опять сбивалась с пути на бесчисленных разъёмах с бесчисленными штырьками.
В тот первый год работы я ещё несколько раз бывала в командировках в Ленинграде то с Валерием Павловичем, то с капитаном Володей Дёминовым, то со старшим лейтенантом Толей Анохиным, научилась «пробивать» гостиницы, стала постоянной посетительницей молочного кафе на Невском с его замечательно вкусными сосисками, брызгающими горячим душистым соком, и с простоквашей в баночках. А Марика Шатило посылали всё больше в Капустин Яр и на Камчатку.
В промежутках между командировками
Преуспев в командировках, я отстала, наверное, в главном нашем искусстве: написании рабочего материала в рабочей тетради, сокращённо – РМ в РТ. К концу четвёртого квартала я всё же выдала некий РМ в РТ, постаравшись правдиво отразить свои производ-ственные усилия. Однако моя бесхитростная правда совершенно не устроила честолюби-вого капитана Полищука, недавно назначенного ответственным исполнителем. У Виталия Полищука был неистребимый украинский акцент, поражающий тем, что вместо «и» он говорил «ы» и наоборот. Тряся моей тетрадью, он орал: - Шо ви всмехаетеся?! С этым матэрьялом не можна йты к Яковлеву! Он усё завернёть! - Я не «всмехалась», это была маска отчаяния. Я думала, что после такого разноса я больше никогда не буду разговаривать с Полищуком, и не могла заснуть в тот вечер, без конца прокручивая эту сцену. К моему изумлению, на другой день он, как ни в чём не бывало, подошёл ко мне с какими-то любезностями. Чёрт знает что, холерик какой-то! Впрочем, я вскоре освоила искусство наукообразной подачи РМ в РТ, которое получило название «лапочатины» по имени начальника планового отдела Лапочёнка, неутомимого проверяльщика квартальных отчётов во всём институте.
Основой контингент севовской лаборатории был в возрасте 23-28 лет, поэтому в ней всегда царили неподдельное веселье и дух соревнования. Изумлял всех Толя Анохин, читавший на спор наизусть, с любого места, «Евгения Онегина». Поль Рыбянцев ходил на руках или делал стойку, поставив руки на два соседних стола, а Коля Винников на спор прыгал через скакалку до тысячи и больше. Глядя на него, я тоже распрыгалась. Мой рекорд – 685 прыжков без остановки. Плюс к этому – моё неизменное участие в спортивных мероприятиях института.
Саша Невзоров придумал соревнование: кто за три минуты отожмётся от пола большее число раз. Закрывали на защёлку дверь и по очереди в темпе отжимались на газетке. Неожиданно для всех чемпионом стал капитан Борис Николаевич Фокин, у которого на остром носике сидели очки в тонкой оправе, делавшие его человеком без возраста. У этого очкарика оказались железные руки, что впоследствии подтверждали все молодые женщины лаборатории.
Комсоргом у нас был старший лейтенант Саша Шеренков, носивший на лбу большой кривой шрам, якобы полученный при усмирении венгерского восстания (а ведь я долго верила этой байке!). Никакой работы, кроме сбора членских взносов, Саша не организовывал, но его головной болью было ведение дневника комсорга. В дневнике, кровь из носа, должны быть отражены серьёзные и полезные комсомольские мероприятия, но где их взять? Записывались мифические культпоходы в музеи и театры, несостоявшиеся собрания с обсуждением хода выполнения комсомольцами квартальных планов, проработка разгильдяев, забывших вечером сдать секретный чемодан… Но нужно было ещё, чтобы каждый комсомолец имел серьёзное комсомольское поручение. Однажды Саша Невзоров юмористически рассказал, как в Москве он помог старушке перейти через улицу. Тут нашего комсорга осенило, и он сделал в дневнике напротив фамилии «Невзоров» запись: «Участник доброго поступка». С того дня против наших фамилий то и дело появлялись записи «Участник доброго поступка», «Участник честного поступка», «Участник самоот-верженного поступка». Я, например, стала участником спортивного, а потом и культурного поступка. И все были довольны!
Изредка в нашей комнате появлялся капитан Саша Попов. Большую часть года он проводил в командировках. Какое-то время Саша писал отчёт о командировке, изредка поднимал голову и молча смотрел на наше безудержное веселье. Потом он снова надолго исчезал. Из-за его молчаливости мне и в голову не приходило, что он один из главных разработчиков нашей системы единого времени, что он создавал полигоны в Тюра-Таме и на Камчатке и ходил с корабельным измерительным комплексом по всем морям и океанам. За это его в узких кругах называли «Папа СЕВ» и наградили боевым орденом. Если бы не старые фотографии, мы бы и не догадались, что Саша иногда и не работал.
Про Валю Спиридонова и про «Луну-1»
Поздней осенью в лаборатории появился новый сотрудник, старший лейтенант Валентин Спиридонов, белобрысый и курносый человечек с семенящей походкой, ротиком в виде куриной гузки и приятным тенорком. Этим тенорком Валя то и дело напевал неаполитанские песенки, налаживая порушенную электропроводку в комнате или починяя вечно испорченный замок (работать с незапертой дверью категорически запрещалось). За выпученные глаза наши бездельники-техники Коршиков, Петров и Денисов (бригада «три гада») в отместку дали ему прозвище «Морской окунь».
Однажды капитана Спиридонова послали с каким-то заданием в Горький (ныне Нижний Новгород). Валя там что-то задержался и раньше него в отдел пришла так называемая «телега» из военной комендатуры Горького. Там писалось, что капитан Спиридонов был задержан патрулём за участие в нетрезвом виде в драке на городской танцплощадке. Потом появился сам «Морской окунь» с забинтованной головой и более красными, чем обычно, глазами.
После проработки у Вали потребовали удовлетворительного письменного объяснения случившегося для передачи оного в строевой отдел. Он долго трудился над ним, отыскивая удовлетворительные формулировки. И вот что у него получилось: «Докладываю, что будучи в командировке в городе Горьком, я решил культурно отдохнуть в парке. Я зашёл на танцплощадку, где исполнялась советская лёгкая музыка композиторов Дунаевского, Соловьёва-Седого и Блантера. Слушая музыку, я вдруг почувствовал удар гаечным ключом по голове, за что и был задержан патрулём».
На каком-то юбилее отдела, когда все мы остепенились, Долгов стал начальником всей измерительной специальности, генералом и профессором, а Яковлев – его заместителем, вспоминая эти замечательные годы, я поместила в нашей стенгазете стихотворение, где были такие строчки:
Мы были молоды и рьяны,
И Яковлев был в доску наш,
Долгов тогда был капитаном…
Совсем не тот был антураж!
В тот первый год прошли запуски нескольких космических аппаратов, и в нашем главном корпусе был развёрнут пункт управления полётами. Располагался он в конференц-зале на четвёртом этаже. Наш отдел втащил туда знаменитую стойку «Бамбук», выдающую метки времени, и хронометр, а баллистики расстелили на столах карты с расчётными траекториями спутников, возле которых священнодействовали молоденькие расчётчицы с лекалами. Эти лекала придумал и внедрил корифей института Павел Ефимович Эльясберг. Кажется, без всяких компьютеров эти лекала позволяли вчерашним десятиклассницам спрогнозировать траектории спутников до следующего сеанса траекторных измерений. Вокруг расчётчиц роились молодые офицеры на посылках.
Запускали аппарат на Луну. В день запуска 2 января 1959 года в конференц-зале было полно начальников и почётных гостей, среди которых были сам Михаил Клавдиевич Тихонравов, идеолог космических полётов, и академик Мстислав Всеволодович Келдыш, крёстный отец советского космоса. Начальники подходили к нашему «Бамбуку», уважительно разглядывали секундные импульсы, весело прыгавшие на экране, и восхищались нашим антикварным хронометром. Я была преисполнена важности, потому что мне было поручено выполнить коррекцию шкалы времени по сигналам сверхдлинноволновой радиостанции «Геркулес» и точно зафиксировать момент пуска ракеты, моменты отделения ступеней и контейнера. Несколько дней до пуска в шуме и треске эфира (все грозы мира излучают на сверхдлинных волнах) я отыскивала позывной радиостанции РОР, что звучал как ти-та-а – ти-ти – ти-та-а, потом ловила метки времени, корректировала по ним шкалу нашего «Бамбука» и чувствовала себя радисткой на Диксоне.
В день запуска я особенно тщательно проделала сверку шкал. Возглас: - Протяжка! – из репродуктора громкоговорящей связи прозвучал, как труба, зовущая на страшный суд. Где-то включились все магнитные регистраторы… И вот звучит команда: - Пуск! – я нажимаю на какую-то кнопку, считываю с экрана показания шкалы и громко объявляю время пуска. Вот он мой звёздный час! Все головы поворачиваются ко мне, начальство торопливо записывает время в журнал, уточняет какие-то миллисекунды. Теперь я чувст-вую себя оператором стартового стола, нажавшего кнопку «Пуск»… Жаль, конечно, что в тот раз ракета с контейнером промахнулась и пролетела мимо Луны. Впрочем, по официальной версии так и было задумано, чтобы она пролетела рядом с Луной и стала первым искусственным спутником Солнца.
Завидная невеста
Моя радость по поводу удачного запуска «Луны-1» была подкреплена фантастиче-ской премией в размере 2500 рублей (мой оклад составлял тогда 980 рублей), плюс к этому я засветилась на ярмарке невест, и в отделе мне стали полушутя-полусерьёзно сватать капитанов Серёжу Курилова, Васю Гришакова, Олега Гурко и других засидевшихся женихов. Ну что же, есть повод повеселиться!
Действительно, зима 1958-59 годов была разнообразной и весёлой. Осенние кроссы сменились лыжными, и молодые специалисты и специалистки бегали чуть ли не каждую неделю. Бегала и я, хотя это было авантюрой с моей стороны, ведь на коротеньких детских лыжах я каталась с горки только в пятом классе!
25 ноября я отметила своё двадцатитрехлетие в большой компании однокурсников и выпускников Саратовского университета. Среди саратовцев были хорошие ребята, ставшие потом заметными фигурами в НИИ-4: красавец и умница Юра Сцепинский, некрасивый, но загадочный Женя Колесников, самовлюблённый и ироничный Фред Щетинкин, поразивший меня диковинным сочетанием имени и фамилии (вроде нашего Роберта Колотушкина), рыжий, задиристый Володя Ларионов и серьёзная, задумчивая девушка Люся, на французский манер выговаривавшая букву «р».
Понравился мне Женя Колесников, очень понравился. Когда я на моей вечеринке пригласила его на белый танец, он серьёзно сказал своим среднерусским говорком:
- Рит, ты меня не смущай своими глазищами. У меня ведь с Люськой очень серьёзно...
Теперь смутилась я и приказала глазам не смущать. Саратовцы подарили мне трехтомник Чехова с пожеланием быть всегда красивой и счастливой. Я, конечно, старалась в меру сил выполнять это пожелание, но где же взять всё это?
Новый 1959 год я встречала в Протве с Нилой, там был и Лёва Левицкий из близкого Малоярославца, туда же примчался из Макеевки Олег Попов, что было для меня неприятным сюрпризом. В Протву одновременно с одесситами прибыл на службу большой отряд выпускников морских училищ, элегантных и галантных. На их фоне Олег сильно проигрывал, а на подпитии он стал совсем несносным, пришлось спасаться от него бегством и просить, чтобы Лёва приструнил друга.
На майский праздник (тогда он был один) мы с Аллой Романюк и Жанной Леоновой отправились снова в Протву, всё-таки тянуло нас к подругам: Аллочку - к Эллочке, меня – к Нилочке. Там наши выпускники жили как-то дружнее, но и страсти там кипели нешуточные. Вдогонку за Нилой в Протву приехал Серёжа Александров, который всё ещё надеялся. Пылкая скромница, наша «цыпа райская» Риммочка Цомартова влюбила в себя одного из самых видных моряков. У Эллочки тоже завязался серьёзный роман с матримониальным завершением. Римма Снегирёва собралась покончить с собой из-за неразделённой любви к Вове Газарову, потом, правда, передумала. А наша троица и примкнувший к ней безнадёжный холостяк Коля Белокопытов приехали свободные и беспечные. Серёжа усадил нас на солнечном пригорке с ещё голыми кустиками и сфотографировал, а Нила убежала, чтобы не позировать постылому Серёже.
Встретив меня как-то, когда я весёлая и оживлённая возвращалась с концерта, Борис Иванович Калинин, политотделец, курировавший комсомол, остановил меня и внушительно сказал: - Рита, в этом году вы обязательно выйдете замуж, вот увидите!
Я засмеялась и не нашлась, что ответить.
Я организовываю парашютный кружок
Хоть я и вела такую рассеянную жизнь, а всё же моё парашютное «я» где-то глубо-ко-глубоко сидело во мне и иногда напоминало о себе. Оно особенно оживилось весной, когда где-то обязательно звучат команды «Дать свободу аэростату!» или «Приготовиться… Пошёл!». Я, конечно, не удержалась и похвасталась в отделе своим парашютным прошлым. Мне не поверили, тогда я залезла на двухметровый сейф и прыгнула с него, продемонстрировав класс приземления. Нет, надо что-то делать!
Для начала я пошла на улицу Землячки, где находился московский комитет ДОСААФ и пристала к чиновнику с вопросом, где я могу прыгать. Мне ответили, что сборная СССР тренируется на тушинском аэродроме, а остальные смертные занимаются в Подольске и Егорьевске. Нет, это мне не подходит, это очень далеко… - Знаете что, - ска-зали мне в комитете, – организуйте у себя в части кружок, подготовьте ребят, а мы дадим вам возможность прыгать неподалёку от вас, в Мытищах, на лётном поле. Будем по вашей заявке присылать вам АН-2, - тут я расширила глаза до отказа, - а пока получите на складе подвесную систему и парашют, будете показывать на нём укладку. – И я помчалась за сокровищами.
Был у нас в институте такой человек – капитан Борис Чуркин, начальник штаба гражданской обороны и по совместительству председатель местного комитета ДОСААФ, дюжий дядька с бабьим лицом. Он оказался бесценным человеком, потому что в его ведении было просторное бомбоубежище, пустующее по случаю отсутствия авианалётов. Чуркину идея организовать парашютный кружок понравилась, видимо он тоже, как и Саша Шеренков, томился в поисках «участников доброго поступка», и он легко согласился предоставить в моё распоряжение бомбоубежище и столы, которые можно назвать укладочными. Поставили столы, растянули на них парашют, всё тот же любимый ПД-47, подвесили на каком-то крюке систему – и вот вам филиал Малой Арнаутской в Болшеве!
Хорошо бы ещё инструктору обзавестись литературой, - размечталась я. И вдруг однажды в вагоне метро я увидела подполковника с чёрными петлицами связиста и с парашютным значком на кителе. Какая-то неопределённая шальная мысль возникла в моей голове, я вышла за ним на станции «Сокольники» и пошла следом. Подполковник шёл к зданиям из красного кирпича. - Училище, - догадалась я и тронула его за рукав. Он остановился, выслушал мои бредни и попросил подождать у проходной. Минут через пять он вышел, вручил мне довольно толстую книгу «Теория и практика прыжков с парашютом», улыбнулся: - Желаю успехов! – и ушёл. Положительно, мне тогда всюду везло!
Осталось набрать курсантов. В первых числах мая я написала от руки и расклеила несколько листочков следующего содержания:
ВНИМАНИЕ!
Объявляется набор в парашютный кружок. Желающие могут записаться по телефону 91-95. Организационное собрание состоится 6 мая в 18.00 в сквере у ГДО.
Красножен
Расклеила и стала ждать.
Под венец по объявлению
Первым позвонил молодой человек, который попросил позвать к телефону товарища Красно́жена. Товарищ оказался у телефона, что смутило молодого человека. Всё же он попросил записать в парашютный кружок лейтенанта Головатенко. Потом было ещё много звонков, но, к моей досаде, из нашего отдела не записался никто, тру́сы несчаст-ные!
В назначенное время 6-го мая, солнечным вечером на скамейках у старого одноэтажного ГДО собралось человек пятнадцать записавшихся: половина – лейтенанты, половина – гражданские ребята. Стали знакомиться. Список я давно потеряла, попробую вспомнить. Гриша Спекторов, Виталий Личидов, Толя Луценко, Гарик Андрюшенков, Женя Окишев, Юра Рождественский, Коля Гусев, Володя Афанасьев, Володя Головатенко… По поводу последнего его друг Афанасьев тут же добавил, что он будет прыгать за двоих: за Головатенко и за Абрамова. Я не сразу поняла шутку, но про себя отметила, что у лейтенанта Головатенко тёмные и длинные ресницы, а глаза серые, нет, скорее голубые, словом, серо-голубые и красивые.
Прошли медкомиссию, все оказались крепкими и здоровыми, и занятия начались. Добытая таким странным образом книжка помогла мне придать занятиям некую академичность, а в качестве практики я предложила кружковцам отправиться в Измайловский парк и прыгнуть несколько раз с вышки. Май 1959 года был упоительным. Всё цвело, через день гремели грозы с тёплыми дождиками, после которых в воздухе разливался горьковато-сладкий аромат распускающихся тополиных почек. Про прыжки с вышки рассказать нечего, все отлично справились с задачей, но как-то получилось, что возвращались мы в тот воскресный день, точнее – уже вечер, через Комитетский лес вдвоём с Володей Головатенко. Мы вспоминали любимые мелодии и в две губы исполнили «Интродукцию и рондо-каприччиозо» Сен-Санса.
Занятия в кружке шли дважды в неделю, но к ним добавилось ещё кое-что. Оказалось, что Володя в детстве учился музыке, а в старом ГДО в одной из комнат стоит незакрытое пианино, приходи и играй! Сбылась моя заветная мечта: красивый юноша играет для меня самые красивые мелодии, и у него замечательно получается всё, что ни попрошу, даже «В этом зале ночном…» Словом, моё зачерствевшее сердце стало падать куда-то вниз, а душа взлетать к небесам.
Май продолжал тревожить сердца, и в один прекрасный день Володя пригласил меня на концерт в зал Чайковского. Выглянув в окно в условленный час, я увидела кого-то в серых брюках и синей вязанке поверх рубашки в полосочку, с непокрытой головой, и с трудом узнала в этой штатской фигуре лейтенанта Головатенко. Аллочка и Жанна с любопытством тоже выглянули в окно: - Рита, это к тебе?
_____________.jpg 16.3К
58 Количество загрузок:Весной 1959 года голос Аллы Соленковой звучал особенно хрустально, а вечер в Москве после концерта был такой душисто тёплый, а подаренная Володей ветка сирени так благоухала... Словом, волшебство продолжалось. Мы поднялись в кафе «Седьмое небо» на седьмом этаже гостиницы «Москва», и мой кружковец угостил меня коктейлем «Международным», а себе, потомственному алкоголику (как он обезоруживающе признался), заказал что-то покрепче. Я было навострила ухо, но вкусный коктейль притупил мою антиалкогольную бдительность, зато мне показалось, что у Володи нет носового платка.
На очередном занятии кружка лейтенанта Головатенко не оказалось, и я пошла в офицерское общежитие, чтобы узнать, не заболел ли он. Холостые офицеры жили в одно-этажном кирпичном бараке на Парковой улице рядом со школой. Володи там не оказалось, и я разочарованно побрела домой. Уже стемнело, бреду себе, бреду и вдруг натыкаюсь на человека, тоже медленно бредущего мне навстречу. Пригляделась: так и есть, лейтенант Головатенко! Радостно толкнулось сердце, верный признак влюблённости. Теперь мы оба побрели к моему общежитию, остановились возле седьмого ДОСа, и я протянула Володе припасённые носовые платки. На это он вдруг вынул из кармана свой носовой платок и выбросил его в урну, а мои платки благоговейно положил в карман тужурки! И мы стали хохотать.
Отхохотавшись, я храбро пригласила Володю как-нибудь зайти к нам на чашку чая и познакомиться с моими подругами. Он пришёл после работы, познакомился с девочками, выпил чаю, и мы стали крутить ручки нашего нового радиоприёмника, ища музыку. Тогда в эфире было много классической музыки, так что мы скоро нашли что-то красивое и лирическое и стали слушать. И вдруг (третий вдруг на одной странице!) посреди нежной мелодии Володя сказал: - Не пора ли нам под венец? – Эта замечательная фраза застигла меня врасплох, и я очень неоригинально пробормотала, что мне надо подумать. И сразу же пожалела, что не сказала «да».
Володя ушёл, коммуна вымыла посуду и разошлась по кроватям, а я стала старательно думать. А что тут думать-то? Я люблю музыку – и мой будущий муж любит музыку и (о, счастье!) умеет играть её… Я парашютистка, и мой муж тоже будет парашютистом и мы оба будем прыгать … И при том мы оба украинцы… И при том у него такие глаза и ресницы… И он выбросил свой платок и взял мои… - разве это не знак судьбы? Да, главное: инструктор политотдела Калинин точно предсказал… Конечно, я согласна! Но как теперь сообщить об этом Володе? Вдруг он забыл о предложении?
Я долго не могла заснуть, взбудораженная такой коротенькой фразой. И только одна мысль не посетила меня в тот вечер: - ой, надо бы попросить совета у мамы с папой! Я спросила совета у Аллочки и Жанны, но в ответ получила страшную взбучку. В темноте с соседней кровати дрожащим от негодования и звенящим от обличительной силы голосом Жанна бичевала меня за легкомыслие, за кокетство, за непостоянство… Ничего себе, а ещё месяц назад она умильно сказала мне, что я ненормально красива! Я, конечно, не поверила, но было приятно. Зато теперь на меня вылился ледяной душ. Ну, раз так –
Теперь точно – выхожу замуж
С трудом мне удалось удержаться и не побежать на следующий день в офицерское общежитие, чтобы сказать Володе о своём согласии. Очередное занятие кружка, посвящённое практической укладке парашюта, я старалась провести буднично и деловито, и только, когда очередь укладывать дошла до Володи, я невпопад сказала «да». Никто не понял, а он понял и вложил мне в руку записку. Я прочла её позже, долго хранила тетрадный листок в клеточку со стихотворением, потом потеряла. Запомнились несколько строчек:
Ритка, Маргаритка,
Аленький цветок
…………………..
Птички голосок…
…………………..
…………………..
О, заря вечерняя,
Алей, алей, алей!
Большая потеря, тем более, что это было единственное в жизни стихотворение, сочинённое Володей, как он признался потом. Это стихотворение да ещё фраза «Не пора ли…» и было нашим объяснением в любви. Мы даже не поцеловались ни разу, потому что какие же поцелуи между рядовым кружковцем и руководителем! После занятия мы пошли на почту, чтобы позвонить в Киев и сообщить Володиным родным радостную новость. Дома была только Володина сестра Оля, которая на слова брата о том, что он женится и собирается приехать с женой в Киев, ответила, что у неё сессия и ей некогда слушать чепуху, а тем более – принимать какую-то Риту. Тогда я не понимала, откуда такая странная реакция, но поняла, когда узнала, что Володя ездил домой на Первомай и ни словом не обмолвился о том, что у него есть невеста! А он и не мог обмолвиться, потому что мы с ним познакомились 6-го мая…
Всё же вечером я написала маме и папе, что выхожу замуж, что мой будущий муж… и т. д. Это было 28-го мая, а 30-го мая, в погожий денёк мы с Володей отпросились с работы и пошли пешочком по пустынному болшевскому шоссе подавать заявления в ЗАГС. В те годы болшевский поселковый Совет находился в деревянном домике недалеко от Шапкина моста, а ЗАГС размещался на втором этаже этого домика. Туда вела крутая деревянная лесенка, почти стремянка. В крошечной комнатке секретарша приняла наши заявления и велела приходить с паспортами и двумя свидетелями 4-го июня, что мы и сделали. Свидетелями у нас были Жанна, сменившая гнев на милость, и лейтенант Вася Яблоков, однокурсник Володи, которым тоже пришлось вскарабкаться по стремянке. Я сменила свою любимую фамилию на диковинную двойную и стала Головатенко-Абрамовой на всю оставшуюся жизнь.
Вечером того же дня мы отправились в Киев. По случаю бракосочетания ново-рачным полагались три дня отпуска. В до отказа забитой электричке мы стояли близко друг к другу, почти обнявшись, и я впервые почувствовала тепло и трепет тела Володи и , наконец, осознала, что он мой муж и мы с ним связаны навсегда. Наш самолёт ИЛ-14 за-держался на несколько часов, и мы постучались в дверь Володиного дома на Сталинке в 2 часа ночи. С момента объявления о создании парашютного кружка не прошло и месяца…
Свадебные торжества в Киеве
В Киевском аэропорту нас неожиданно встретила Оля и протянула мне букетик маргариток.В доме на Сталинке нам открыла дверь Володина мама, поцеловала нас, шепотом сказала какие-то слова, напоила на кухне чаем и отправила спать в маленькую комнатку. Признаюсь, ночь эта не принесла удовольствия ни молодой жене, ни молодому мужу. Словом, как-то перемучились и утром предстали перед Вовиными родными: мамой Тамарой Васильевной, папой Иваном Демьяновичем, сестрой Олей, братом Шуриком и бабушкой Еленой Тимофеевной. Разговаривать было трудно, мешало взаимное смущение, но выручила бабушка. Она повела меня в свой уголок, достала какие-то вышитые крестиком подушечки, стала дарить их в качестве свадебного подарка и рассказывать о том, какой Вова был у неё геройский внук. Думаю, она сделала это нарочно, чтобы Володя успел хоть что-то прояснить родным по поводу своей скоропалительной женитьбы, а то ведь чёрт знает что можно подумать…
Разглядывая теперь роскошные свадебные фотографии наших племянников, я удивляюсь, почему нас с Вовой (так звали его родные, так он всю жизнь представлялся сам, так стала называть его и я) совершенно не занимал свадебный церемониал. Мы оба были круглыми невеждами и не знали, как полагается «справлять свадьбу». Бедные наши свидетели, Жанна и Вася , ушли восвояси без положенного бокала шампанского, не говоря уж о праздничном ужине… Здесь, в Киеве мы во всём положились на Тамару Васильевну. Она пригласила телеграммой моих родных, позвала Вовиного дядю Николая Васильевича с женой Эммой и напомнила Вове, что где-то неподалёку, в Ворзеле служит его однокурсник Юра Лебединский и что надо бы пригласить его с женой Юлей.
В ожидании съезда гостей Тамара Васильевна с бабушкой изжарила утку с яблоками, купила торт, шампанское и сделала салат. Приехали папа с Ирочкой (мама не смогла оставить хозяйство), Юра с Юлей, дядя Коля с Эммой – вот и получился семейный ужин без свадебных туалетов, без тамады, без криков «Горько!» и без фотографа. Какой ужас: у нас не было даже обручальных колец!
Сейчас не могу вспомнить, почему нет ни одного снимка, сделанного в этот день, но это так, увы. Не запечатлены ни новобрачные, ни родители, ни родственники и друзья. Наверное, наш главный фотограф, Тамара Васильевна, совсем была выбита из колеи женитьбой сына. Сохранилось одно фото, сделанное годом позже, когда мы снова приехали в Киев. По нему можно судить о нас, тогдашних.
Мои папа с мамой подарили нам шикарное по моим представлениям атласное ватное одеяло, Лебединские - набор из шести мельхиоровых чайных ложечек, дядя Коля с Эммой – голубую вазу, а Оля – бархатную театральную сумочку с золотым шитьём. Последний подарок предназначался только мне. В последний день нашего гостевания Тамара Васильевна позвала нас погулять по Киеву и на Крещатике завела в ювелирный магазин. Там она купила и надела мне на руку маленькие часики «Заря»с браслетом, всё из золота и платины, очень дорогой подарок и опять только мне. Я была поражена безмерно. А в первый день в доме Вовиных родителей меня тоже поразили и настоящий кухонный гарнитур, и настоящая родительская спальня с двумя широкими кроватями и большими книжными шкафами, набитыми подписными и юбилейными изданиями, и старинные кресла с резными спинками, и пианино, на котором играл Вова. А Вовин папа, оказывается, директор кинофабрики, а мама – заведующая кафедры учебного кино в институте… Прийдусь ли я к такому двору? Я была настолько поглощена новыми впечатлениями, что даже толком не поговорила ни с папой, ни с Ирочкой.
Но пока трехдневный отпуск заканчивался, надо было возвращаться в общежития и подумать о нашем семейном гнезде. Сначала все проводили папу и Ирочку, потом нас с Вовой, и мы отправились в Болшево.
Продолжение сказки
Туман в голове остался у меня и по возвращении в Болшево, поэтому я сейчас с трудом припоминаю, как мы с Вовой ходили по ближайшему к проходной посёлку Максимково в поисках квартиры. Всё, всё было занято молодыми офицерскими семьями. Помог Виталий Полищук. Они с Галей только-только съехали от квартирной хозяйки и пере-дали нам её, как эстафету. И вот мы идём по городку, таща под мышками атласное одеяло и казённые матрацы с подушками, которые нам великодушно разрешила взять на первое время кастелянша общежитий тётя Наташа. В болшевском сельпо немедленно была куплена никелированная кровать с панцирной сеткой, рядом друг на друга поставлены наши чемоданы, получился столик. Пальто и шинели мы повесили на гвоздях, вбитых в стену, и закрыли их штапельной занавеской, кремовой с синими цветами.
Эта комнатка, залитая солнцем, мне очень понравилась. Нашу хозяйку звали Антонина Васильевна. У неё был звучный голос и приветливый нрав. С нею жил её холостой сын, дюжий дядька, который запомнился тем, что неустанно кормил своего старого кота, строго командуя басом: - Ешь, Боцман! - Кот норовил удрать, но его тут же возвращали к миске и опять звучало грозное: - Ешь, Боцман!!!
В отделе меня встретили поздравлениями и внимательно оглядели. Заметив на моей руке часики, Марик Шатило иронически осведомился: - Золотишком обкидалась? - Все ждали какого-то продолжения. Но тут к действительности меня вернул звонок из областного ДОСААФ: 20 июня на Мытищинское лётное поле прилетит самолёт АН-2. Наконец-то! Закипела оргработа: я обзванивала всех кружковцев, нужно было повторить все приёмы управления парашютом и договориться с начальниками об отпуске для кружковцев в день прыжков.
18 июня был день рождения Вовы. День был рабочий, вечером мы пришли с рабо-ты и застали на веранде дома… Тамару Васильевну, мирно беседующую с Антониной Васильевной. Вот такая была мама у Вовы: взяла да и прилетела к нам на часок на самолёте с корзинкой своей отборной клубники! Конечно, она волновалась за сына, ей хотелось увидеть, как будет устроена его женатая жизнь, но это я теперь понимаю, а тогда сильно удивилась.
В назначенный день, 20 июня, кружковцы собрались на платформе в Подлипках и двинулись в Мытищи. Лётное поле находилось довольно далеко от станции. Оно существует и теперь, только город вплотную подошёл к нему своей улицей, которая так и называется: Лётная. Всё было, как в сказке: в назначенное время прилетел АН-2 с парашютами, комбинезонами, шлемами и инструктором, погода была прекрасная, ветер меньше пяти метров.Я провожала своих кружковцев в самолёт, в комбинезонах и шлемах они были прекрасны, никто не струсил. Я прыгнула в последнем заходе, и на земле меня встречал Вова. Всё это было для нас волшебным, для других – курьёзным итогом того майского объявления.
_______________.jpg 31.35К
59 Количество загрузок:А между тем в умах общественниц отдела Веры Ивановны Владимировой, Марты Михайловны Дёминовой и Верочки Егоровой созрел план одного интересного мероприятия. Примерно в то же время, что и мы, сочетались браком Коля и Тамара Сидоровы (Коля из нашего отдела, Тамара – из ЦИЛа), тоже обитатели общежитий. Общественники двух этих подразделений решили устроить двум своим парам комсомольскую свадьбу. Почему комсомольскую? Потому что все молодые люди в этом возрасте (от 14 до 28 лет) состояли в комсомоле и в большинстве своём были оторваны от родителей. Считалось, что над ними шефствует комсомол. Правда три дамы, взявшие шефство над нами, были уже далеко не комсомолки. Не помню, чтобы отдел, где служил Вова, принял какое-либо участие в этом мероприятии.
Свадьбу было решено сыграть в гарнизонном доме офицеров (ГДО) с приветствиями, вручением подарков и обязательно – с художественной самодеятельностью. Мои подружки, Жанна и Аллочка, тоже приняли деятельное участие в подготовке свадьбы; вообще, молодёжь ЦИЛа блеснула на этой свадьбе. Но буду по порядку.
Я только теперь задумалась о платье. Все говорят, что надо белое или хотя бы светлое, но в моём гардеробе не было никакого нарядного светлого платья. Было коричневое в клетку, было чёрное в белых цветочках. Пошла я по магазинам – ничего! Шить уже некогда. Насилу в магазине готового женского платья на улице Горького нашла светлое капроновое платье с юбкой в складку и с поясом, завязывающимся бантом. Не свадебное, конечно, но хоть светлое! У меня были чёрные лакированные туфли-лодочки, тоже не свадебные, но с уже входившим в моду узким каблучком. Свои довольно уже длинные волосы я собрала сзади в букли, получилась причёска. Вова надел тёмносерый костюм, который мы покупали уже вместе, и рубашку в голубую полоску. Вот в таком виде нам и пришлось предстать перед общественностью.
_____________________.jpg 12.11К
57 Количество загрузок:И вот мы с четой Сидоровых усажены за стол президиума на сцене нашего ГДО, а в зале – всё управление( пять отделов) и весь ЦИЛ. На сцену по очереди выходят начальники и общественники с речами и подарками. Профорг Марта Михайловна Дёминова торжественно вручает нам свадебный подарок: набор столовых тарелок и чайный сервиз «Сирень», всё на шесть персон. Между прочим, сервиз «Сирень» до сих пор жив (в остатках, конечно) и радует меня прозрачностью фарфора и нежностью рисунка, жива и Олина сумочка, которая лежит на столе свадебного президиума.
Потом нас пересадили в первый ряд зала и начался концерт художественной самодеятельности, в основном, силами молодёжи ЦИЛа.
Старший инженер ЦИЛа Аникеев взялся вести конферанс. Шутить он не умел, поэтому читал стихи Степана Щипачёва про то, что «любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне…». Аллочка тоже читала стихи уж не помню про что. Зато Жанна решила исполнить в нашу честь два своих коронных номера: упражнение с обручем из программы второго разряда по художественной гимнастике и испанский танец. Вот тут было кое-что интересное.
Костюмы у Жанны были, в вот музыкального сопровождения - никакого. Находчивая Жанна уговорила Вову аккомпанировать ей, напела ему мелодии и после двух репетиций номера были готовы. Тут проявилось одно замечательное свойство Вовы. Он умеет воспроизвести любую мелодию в любой тональности с соответствующими аккордами и без всяких нот. В то время он не был таким упрямым, как сейчас, и довольно быстро согласился, хотя жених, играющий на собственной свадьбе – это экзотика. Итак, Вова покинул меня и сел за рояль. Упражнение с обручем и испанский танец Жанны имели огромный успех.
Потом начались общие танцы под радиолу и буфет. Все пошли кто танцевать, кто в буфет и про новобрачных забыли. Свадьба закончилась.
Начались будни
Пропускаю несколько месяцев. Впрочем, они не были пустыми. За это время про-изошли некоторые события:
- в июле я получила принудительный отпуск (по КЗОТу через 11 месяцев после начала работы полагается уйти в отпуск) и одна съездила в Одессу, чем вызвала удивление родственников;
- после отпуска областной ДОСААФ направил меня на соревнования по парашютному спорту в Егорьевск и 28 июля 1959 года я прыгнула с АН-2 в свой последний раз;
- перебегая поздно вечером, в темноте с болшевской платформы на фрязинскую, чтобы доехать до своего Максимкова, я врезалась лбом в торец шлагбаума на переезде и заработала шрам на лбу и багровый кровоподтёк под глазом, который сильно развеселил моих сотрудников;
- после прыжка у меня возникли неприятности, выяснилось, что я беременна и что мне надо немедленно лечь в больницу для сохранения беременности.
В связи с последним событием я оказалась на койке в гинекологическом отделении болшевской больницы в посёлке фабрики имени Первого Мая, проще говоря, на Первомайке. Больница эта состояла из нескольких старых-престарых домов, построенных фабрикантом Морозовым при своей ткацкой фабрике в конце девятнадцатого века. Отделение находилось в одноэтажном бревенчатом домике. Впрочем, внутри были высокие потолки, высокие окна и высокие двери с медными ручками, стандарт того века. Лежала я в отделении вместе с теми, кому делали аборт, наслушалась там до тошноты всяких ужасных подробностей из ненавистной мне женской физиологии, а лечила меня милая докторша Тамара Александровна Чернявская, жена офицера из нашего управления. Она лечила меня долго и упорно, но до полного благополучия было далеко. Однажды она, потеряв терпение, надела на меня длинные марлевые чулки и повела в операционную.
- Хватит, всё равно из этого ничего хорошего не получится. Родишь в следующий раз!
Я покорно поплелась за ней и взгромоздилась в кресло, но, увидев страшные инструменты, задрожала и взмолилась: - - А может не надо? Тамара Александровна, там уже лучше, правда, я чувствую… Давайте ещё поколем прогестерон! – Тамаре Александровне, видно, самой была не по душе эта экзекуция. Она нерешительно произнесла: - А вдруг он там уже загнил?.. - Потом махнула рукой: - А, подождём ещё недельку, слезай!
И правда, с перепугу, что ли, через неделю мои дела поправились, меня выписали вместе с тем, кто уже подрастал во мне. А в это время без меня происходили удивитель-ные события. Оказывается, пока я была целый месяц в больнице, нам с Вовой при распределении очередного дома выделили комнату в двухкомнатной квартире, а он мне ничего не говорил, бессовестный! И к нему уже приехала сестра Оля, получившая после института назначение в Москву, и они уже вдвоём перетащили в нашу комнату кровать и пожитки. Наш дом №12 стоял позади моего общежития у самого забора. За забором росли старые сосны дачного посёлка.
ДОС 12, квартира 36
Я смотрела на наше новое жильё с восторгом. Ого, целых девять квадратных метров, большое окно, встроенный шкаф! Есть и ванна, и все прочие удобства, и горячая вода, и центральное отопление, а у Антонины Васильевны туалет был во дворе, и отопление печное. Соседи мне тоже понравились. Правда, их было многовато, пять человек в восемнадцатиметровой комнате! Главой семьи был капитан Юрий Николаевич Волков, а хозяйкой – его жена Женя, их сыну Мише было девять лет, дочурке Ирочке – всего полгода. Помогала Волковым женина мама, Клавдия Сергеевна, энергичная женщина лет пятидесяти пяти.
В первые же часы Клавдия Сергеевн, обрушила на меня целый поток информации про какую-то Марью Давыдовну, у которой замечательная мебель, хрусталь и «кобелен», про Шуру Борзикову, про Ритку, про Вальку, про Тамарку, ещё про одну Тамару, про Аркадия, про Маринку, про Геньку и ещё про десяток людей, которых я вроде должна была знать, но почему-то не знала. Я буквально терялась, слушая её тверскую скороговорку, задавая вопросы невпопад и постыдно путая Тамару с Тамаркой, Шуру с Риткой и полагая, что Марья Давыдовна - мама Юрия Николаевича. Понадобилось полгода, чтобы я разобралась, что Шура Борзикова – это тверская кума Клавдии Сергеевны, Рита – её младшая дочь, Тамарка – жена её сына Вали, а Тамара – жена брата Юрия Николаевича, Аркадия, тогда как Марья Давыдовна - прежняя московская квартирная хозяйка Юры и Жени. Клавдия Сергеевна была добрейшая женщина и скоро включила нас в обширный круг своих действующих лиц.
Под непрерывное журчание Клавдии Сергеевны мы с Вовой и Олей начали обустраивать своё жильё: купили пару стульев, этажерку и кустарный кухонный столик, где-то раздобыли канцелярский письменный стол и плюс наша никелированная кровать. Получилось замечательно уютно, а с синим китайским покрывалом с павлином, которое нам подарили Козловы, друзья Тамары Васильевны в Москве, даже шикарно! Потом нам стало чего-то не хватать, и мы купили огромный радиоприёмник первого класса «Октябрь» с клавишным переключателем (я похожий видела на заводе в Таллине, тогда это была новинка) и водрузили его на этажерку. У нас зазвучала музыка, Ирина Бржевская своим переливчатым голоском пела знаменитых «Геологов»:
Я уехала в дальние степи,
Ты ушёл на разведку в тайгу.
Надо мною лишь солнце палящее светит,
Над тобою - лишь сосны в снегу.
А путь и далёк, и долог,
И нельзя повернуть назад.
Иди, геолог, шагай , геолог,
Ты ветру и солнцу брат!.
Про пальто
На работе мой больничный бюллетень широко обсуждался, меня все бранили за легкомыслие, за последний прыжок. Я потихоньку круглела. Однажды, стоя в очереди на почте в тесноте и духоте, я вдруг обнаружила себя на полу, надо мной нависли перепуган-ные лица. Это был первый из обмороков, которые вскоре пошли один за другим в самых неподходящих местах: в электричке, в магазине, так что я потом вроде и привыкла к ним. Интересно, что дома и на работе этого не случалось. Через месяц пришлось ещё раз лечь в больницу, я не полнела, а, наоборот, похудела. Некоторые даже не заметили моего поло-жения. Впрочем, это были никак не женщины. Просто моё серое габардиновое пальто удачно скрывало очертания тела.
Это пальто было постоянным напоминанием о моей непрактичности. Весной этого года, помёрзнув в своём одесском пальто и собрав некоторую сумму из своих инженер-ских заработков, я решила купить себе настоящее зимнее пальто. Бесплодно походив по магазинам, я зашла в ЦУМ и увидела там меховое пальто, которое тогда ещё не называли «дублёнкой». Стоило оно 1200 рублей, и такие деньги у меня были. Продавщица настойчиво советовала мне купить его, но я всё вертелась у зеркала. Мне не нравился его прямой покрой, очень хотелось чего-то в талию, к тому же я ни на ком еще не видела таких пальто. Вот если бы серое габардиновое, в каких ходили модные москвички в ту зиму….
Я долго топталась у прилавка и, наконец, ушла ни с чем. На выходе из магазина ко мне подошла какая-то женщина и, беспокойно оглядываясь, спросила, не нужно ли мне серое габардиновое пальто с цигейковым воротником. - Да, нужно, - промямлила я. В тём-ной подворотне на Петровке женщина, как фокусник, быстро-быстро показала мне что-то серое с коричневым и назвала цену: 1500 рублей. - А у меня есть только 1400, - призналась я. - Ну, так и быть, уступлю вам, хотя в магазине такие стоят 1800! Мы их с фабрики получаем…
Прийдя домой с обновкой, я стала рассматривать пальто. Габардин оказался грубым, полушерстяным, подкладка – из презренной саржи, а воротник и манжеты состояли из бесчисленных кусочков меха. Это был жуткий самострок, зато с поясом, обозначавшим мою невыразительную талию. Мне хотелось плакать, но я сдержалась и никому не призналась в своём ротозействе, только вам и только теперь. Вот в этом пальто и сфотографировал меня Саша Попов, мой сослуживец.
Наши соседи
Дома я вовсю училась у Жени Волковой науке домоводства. Женя была старше меня на семь лет. Пока её муж Юра учился в академии, Женя пожила с ним в Москве на квартире у пресловутой Марьи Давыдовны, очень светской дамы, и многое переняла у неё по части обстановки, сервировки, кулинарии, умения одеваться. А может быть, у Жени, в прошлом простой девчонки из рабочего посёлка в Твери, был врождённый вкус и талант в этих делах, очень может быть. У них с Юрой на стене висел красивый большой ковёр, каких я и не видывала раньше, в серванте «Хельга» было много изящного хрусталя и сервизов (Юра успел до академии послужить в Германии), в футляре стоял красивый перламутровый аккордеон со странным названием «Scandalli». Время от времени Юра мучил аккордеон, потом к нему подступил Вова, вспоминая музыкальную науку, полученную в детстве. Я таяла от нежных звуков, издаваемых аккордеоном.
На кухне правила Клавдия Сергеевна, наша домоправительница. Она завела строгий порядок дежурств в местах общего пользования и зорко следила за его исполнением. На кухне никто не имел права оставить хоть на часок грязную посуду, даже на своём столе. Регулярно мылся пол на кухне и натирался паркет в коридоре, ванна, умывальник драились после каждой помывки неукоснительно, унитаз блистал. Сама Клавдия Сергеевна Уткина была маленькой женщиной с узелком русых волос, с простым русским лицом, с утиной походкой вперевалочку. Её муж ушёл на фронт в первые дни войны и погиб. Осталась Клавдия Сергеевна вдовой тридцати четырёх лет с тремя детьми в бывшей монастырской деревянной постройке типа барак, где проживали рабочие калининской ткацкой фабрики «Пролетарка». Работала курьершей в военкомате и знала пол-Твери.
Теперь Клавдия Сергеевна знала всё о жильцах нашего дома и регулярно докладывала об их успехах: - Бойченки диван купили с кобеленовой обивкой! – или: - Люба-то Гулего купила мяготи! – А то ещё: - Шура Борзикова варенье хорошее варит из грыжовника… Укачивая внучку, бабушка Клава пела ей песенку с загадочными словами в тверской манере: «…- Чечевика с викыю/Вика с чечевикыю!» Вообще, Клавдия Сергеевна забавно переиначивала слова и имена:
- Федиль-то Кастро опять сказал, что посчитается с этим Кеннадем!
Вова, тоже большой любитель злостно переиначивать имена, любовно называл Клавдию Сергеевну Голландией Сергеевной . По выходным Клавдия Сергеевна затевала пироги с капустой. Мама никогда не пекла чего-либо с капустой, мне же они так понравились! Поэтому я вникала в это дело с интересом. Мама всегда пекла только сдобное дрожжевое тесто, очень вкусное, но долгое. А Женя в полчаса сооружала песочный торт с экономной закладкой яиц: желтки – в тесто, а из белков – крем с украшением из варенья. Ещё меня поражало, как просто поступала Клавдия Сергеевна с ужином. - Идите чай пить! – звала она вечером и ставила на стол чайник, чашки, батон и масло: всё, ужин готов. Выражение «чай пить» произносилось как одно слово «чайпить», так что маленькая дочка Волковых, Ирочка, твердила «тяпи!», когда хотела есть. А я-то мучилась, придумывая меню ужина для мужа…
Часть седьмая
МОЛОДЫЕ РОДИТЕЛИ
Перед декретным отпуском
Чем я занималась на работе осенью и зимой этого года? В конференц-зал и в командировки меня перестали посылать, а включили в группу капитана Володи Дёминова, который вместе с капитаном Колей Винниковым сочинял какое-то переключающее устройство для приёмных пунктов. Оба они вдохновенно чертили бесконечные цепи с хитроумными реле, бормоча: - …Ток через Р12 замыкает контакты один-два реле 13, так? срабатывает реле Р47 и замыкает контакты пять-шесть, а семь-восемь размыкает, так? Отпускает реле Р49, размыкаются контакты три-четыре …
Я изо всех сил пыталась постигнуть, почему и когда должны всё же замкнуться выходные контакты, но не могла. Когда безжалостный, несмотря на свои длинные ресницы и серые глаза, Дёминов поручал мне какой-то блочок, я не могла ничего путного придумать и шла к Коле Винникову, который тут же наворачивал десяток-другой реле и трансформаторов. У Володи Дёминова была любимая присказка, которую он частенько произносил безмятежным голосом, помаргивая длинными ресницами и загадочно улыбаясь:
- Вы меня знаете с хорошей стороны, но вы меня узнаете и с плохой стороны…
И я с ним была целиком согласна. Всё-таки довольно бесчеловечно заставлять бе-еменную женщину разрабатывать схемы коммутации и защиты сотни-другой выходных сигналов. В животе толкался и сердился человечек, которому не нравилось, когда мама налегала животом на канцелярский стол в комнате, где трудились и дышали ещё человек десять, вместо того, чтобы погулять с ним по снежку. До декретного отпуска было ещё недели три, а тут ещё случилось тяжёлое событие. Один из бригады «три гада», Олег Пет-ов, скоропостижно скончался, выпив на сон грядущий стакан спирта и захлебнувшись во сне. Можете себе представить умонастроение отдела? Маленькое окошко между двумя нашими комнатами не закрывалось, общественницы Верочка Егорова и Зина Ермакова сбились с ног, собирая и разнося подробности, от которых меня мутило.
В конце января тёмным утром я шла, как обычно, в веренице серых шинелей к «чемоданной» и почувствовала какое-то неблагополучие. Всё же взяла свой чемодан, по-лелась в корпус и попыталась начертить начисто эскиз очередной постылой схемы коммутации. Открыв окошко в стене и заметив мою нехорошую бледность и непривычную унылость, наблюдательная Вера Ивановна Владимирова сказала: - Иди-ка ты, девушка, в консультацию! – И я пошла. А из консультации меня отвезли прямиком в родильный дом на Первомайке, в такой же бревенчатый домик, как и тот, где я лежала полтора месяца назад.
Один килограмм четыреста шестьдесят грамм
В дородовом отделении, куда меня положили, маялись две женщины, громко призывая на помощь: - Помогите! Ой, мамочки, умира-а-аю!! Караул!.. - Но никто не приходил. Мне в приёмной сказали, что роды ещё не скоро, что надо поглаживать низ живота от центра к бокам, и я стала прилежно поглаживать. Когда становилось очень больно, я шеп-тала: - Не надо кричать, не надо кричать, не надо кричать… - и представьте – это помогало, отвлекало, что ли. Я бы долго ещё шептала, но тут пришла новая ночная смена с сестрой-акушеркой Любовью Григорьевной, которая сначала увела тех двух страдалиц и приняла у них младенцев, а потом пришла ко мне, увидела, как обстоят дела, и тоже увела на родильный стол. И мы с ней стали работать, одна-единственная акушерка и я в полутёмной «родовой».
Роды – тяжёлая работа, осложнённая болью. К стыду своему должна признаться, что я, хоть и не кричала, но в лихую минуту потеряла самообладание и позволила себе проскрежетать: - Да вылезай же ты, чудовище! – за что Любовь Григорьевна строго на меня прикрикнула и пристыдила. А вскоре появилось и «чудовище»: крошечный красненький человечек, поместившийся на ладони у акушерки. Он был так слаб, что не закричал, а как-то жалобно, сипло мяукнул. Любовь Григорьевна сказала: - Мальчик! Недоношенный, вес один килограмм четыреста шестьдесят грамм, рост сорок один сантиметр. – И привязала ему на ручку ненужную бирку. Было три часа ночи двадцать шестого января 1960 года.
Тяжело было у меня на душе все последующие дни. Терзало чувство вины перед моим первенцем, которого я так рано выпроводила в холодный и враждебный мир. Мальчика моего мне не приносили, оставили в каком-то тёмном закутке отдельно от других младенцев и даже не пускали меня посмотреть на него. Счастливые матери кормили своих малышей и гордо подносили их к окну, демонстрируя родным, а я… а мне… Медсестра детской палаты Зоя, жена одного моего сотрудника, сжалилась и тайком разрешила мне посмотреть на сыночка. Он, почти потерявшийся в складках пелёнки, лежал в какой-то коробке на резиновой грелке, с соской в уголке крошечного ротика. Из большой дырки соски стекало молоко, сосать у него не было сил. Зоя развернула пелёнки, и я увидела на крохотном тельце под прозрачной кожицей всю сетку кровеносных сосудов. - Смотри, Рита, - ободряюще сказала Зоя, - у него и ноготки есть, как у настоящего!
При обходе врач сообщила мне, что вес ребёнка уменьшился на сто грамм, что у него время от времени появляется синюшный треугольник и что он, по-видимому, нежизнеспособен. Я, не плакавшая уже много лет, не могла удержать слёз, которые сами лились и лились из моих глаз. Видя мои слёзы, сердобольная няня, повторяя чужие слова, сказа-ла:
- Ты не плачь, он нежизнеспособный, потом родишь себе другого! - А у меня перед глазами стояло скорбное личико моего мальчика с крошечным ротиком, и я так хотела, чтобы он жил! Пришёл Вова и стал под окном. Я прислонилась лбом к стеклу и плакала, не в силах что-то объяснить ему через двойное стекло. Вова растерянно смотрел на меня. Потом ушёл и прислал записку: «Если ты не перестанешь плакать, я перережу себе горло». Я испугалась, вдруг и вправду зарежется, и затаила слёзы. Пришла к окну приехавшая Тамара Васильевна, с сожалением смотрела на меня. Потом уже я узнала, что только поговорив с врачом, она перестала думать, что Вова был вынужден жениться, ребёнок-то родился всего через семь месяцев после женитьбы. Она побыла с Вовой один день и уехала.
Прошла неделя. Я усердно сцеживала молоко в кружку и передавала её сыну. В своё очередное дежурство пришла Зоя и сказала:
- А знаешь, твой сынок будет жить, наверное. У него этой ночью была в который раз сердечная недостаточность, мы уж думали – конец. А он оклемался! И синюшный треугольник пропал, и молочко вроде стал сосать. Будет, будет жить!
Спустя несколько лет, Зоя призналась, что в то дежурство у сестёр уже не осталось стерильных шприцев, и они сделали последний укол камфары б/у иглой: всё равно, мол, не жилец! Вот, оказывается, как плохи были наши дела. Но жизнь уже крепко сидела в маленьком тельце, и к середине второй недели он прибавил первые десять грамм.
Я пробыла в родильном доме две недели, а потом меня выписали, наказав два раза в день приносить сцеженное грудное молоко и пообещав отдать ребёнка, когда он наберёт вес два килограмма.
Жив, жив Кирилка!
Невесёлым было моё возвращение в нашу девятиметровку, куда-то подевалась вся моя победительность. Наверное, потому что я плохо выполнила свою первую важную женскую работу. Но надо было обеспечивать нашего малыша питанием, и я усердно сцеживала молоко целыми днями. Молока было так много, а требовалось его так мало, что я раздавала его нескольким новорожденным, своим молочным деткам.
Чтобы зарегистрировать сына, надо было дать ему имя. Перебрали много хороших имён, но все они не шли к нашему крошке. И вдруг возникло: Кирюшка! И записали нашу крошку так: Кирилл Владимирович Головатенко-Абрамов. Акушерка Любовь Григорьевна, навещавшая своего пациента, имя одобрила, и все в роддоме стали называть тихого обитателя коробки Кирилкой.
Дни наши с Вовой проходили теперь однообразно: я сцеживала, он относил. Я что-то никак не могла поправиться после той тяжёлой работы, неблагополучие продолжалось. Куда-то ушли весёлые хлопоты по устройству нашего угла, не вспоминали мы про парашюты, не ходила я больше в танцевальный кружок. Иногда забегали Аллочка и Жанна с новостями из общежития, там по их мнению происходили жуткие вещи. Наша голубоглазая соседка Люся Крючкова влюбила в себя немолодого полковника Кутько и поехала вместе с ним в отпуск! А вернувшись, увела его из семьи и стала его женой, кошмар! А у Дины Абашевой тяжёлый, взрослый роман с нехорошими последствиями… А в Болшево прикатила из Одессы Галка Мозолевская (я рассказывала, как она обхаживала меня ради курсовых проектов). Она рассталась со своим красавцем-мужем Юрой Каменским (как он танцует в ресторане, можно увидеть в нашем любимом фильме «Приходите завтра»), оставила родителям маленького сына и приехала в общежитие следом за Алёшей Терещенко, к которому воспылала чувствами на последнем курсе…
Я слушала подружек в пол-уха, и меня эти известия ничуть не трогали. Какое это имеет значение, если наш маленький лежит в коробке на грелке и в одиночку борется со всякими напастями? Одно радовало: теперь каждые сутки он прибавлял по двадцать грамм! Эти двадцать грамм мы плюсовали и подсчитывали сумму каждый день. И вот набраны необходимые шестьсот грамм, наш сын весит аж два килограмма, и нам отдают его. Весь персонал роддома вышел проводить в жизнь Кирилку, к которому все привязались.
Вот я и дома!
Наконец-то наше семейство воссоединилось! Наконец-то мы, как следует, разглядели нашего наследника. Ну, не богатырь, но всё при нём, сосёт исправно, поливает из краника исправно. Носик, правда, какой-то коротенький, не папин, просто едва заметная пуговка с двумя дырочками. Приехала мама Ольга Эмильевна и с некоторой робостью взяла на руки внука. Внук легко поместился на ладони: - Ой, мальчик с пальчик!
Как-то зашли в гости Валерий Павлович Пискунов с женой Мариной, сгорающей от любопытства, кого же произвела на свет эта парашютистка. Когда я развернула пелёнки и Марина увидела маленькое, всё ещё красноватое тельце с просвечивающими сосудами на животике и тоненькими ножками, она отпрянула и не могла скрыть выражения отвращения на лице. Ну и пусть, а мне он нравится!
_________________.jpg 42.7К
60 Количество загрузок:В начале марта мама вышла во двор, держа в руках тугой свёрток с Кирюшей. Светило солнышко, с крыш капало, но из каких-то углов подувал холодный ветер. Мама была полна желания сделать всё как можно лучше, пусть мальчик подышит, наконец, свежим воздухом подольше. Но вечером мальчик захрипел и затемпературил. Мы с мамой застыли в ужасе, неужели загубили мальчика?!! Врач определил: воспаление лёгких – и назна-чил уколы пенициллина. Почтенная медсестра Раиса Филипповна так и сяк прицеливалась иглой в крошечную ягодичку, потом сокрушенно произнесла: - Да тут иглу воткнуть некуда! – потом зажмурилась и кольнула. Кирюша сначала изумлённо примолк, а потом сипло заорал во всю силу мальчика-с-пальчика.
Когда дело пошло на поправку, Раиса Филипповна показала мне основные приёмы и я стала сама делать Кирюше уколы. Сначала сердце колотилось, руки дрожали, мне всё казалось, что игла проткнёт ребёнка насквозь, но ведь надо! Словом, одолел Кирюша и пневмонию, а тут и весна вошла в силу, и стали мы уже втроём гулять по городку. В двенадцатом доме к тому времени народилось много детворы, и все мамаши гордо вывезли во двор свои сокровища. Целые табуны колясок теснились под нашими окнами возле скамейки. Вскоре и у нас появилась низенькая немецкая коляска, правда, б/у, но с модными обтекаемыми формами, на передке которой было написано название фирмы: ZEKIWA. Когда мы с Кирюшей выехали в свет, возле нашей коляски сгрудился народ и кто-то вос-кликнул: - Да тут и имя написано, Зекиша! –Так и закрепилось надолго за сыном это имечко - Зекиша, Зекишка, Зекишенька…
Наш педиатр Валентина Александровна Белякова поразилась, что после двух месяцев кормления в роддоме через соску с огромной дыркой Кирюша стал усердно сосать грудь. И это вскоре дало результат: дневной привес стал уже не двадцать, а сорок грамм, и к шести месяцам наш мальчик весил целых шесть килограмм, покруглел, побелел, стал притоптывать тугими ножками и хохотать, когда папа подбрасывал его к потолку.
Первое лето
В те годы, о которых я рассказываю, после родов работающей женщине полагался двухмесячный отпуск по декрету Совнаркома от какого-то тысяча девятьсот затёртого года. Отпуск так и назывался – декретный или просто – декрет. После этого надо было выходить на работу, а ребёнка отдавать в ясли. Мой декрет истёк 26 марта, потом я взяла очередной отпуск, потом с великими трудностями, слёзными заявлениями и ходатайствами врача перед начальником института я получила ещё три месяца неоплачиваемого отпуска. Получилось ого, целых полгода!
Летом мы всем семейством поехали в Киев, чтобы предъявить нашего сына Вовиным родным. Тамара Васильевна и Елена Тимофеевна жили уже в саду. Так они называли свой участок на краю антенного поля того самого радиоприёмного пункта в Святошине, где после четвёртого курса я проходила летнюю практику. На участке стоял крошечный щитовой домик 4х4 квадратных метра, в которых с трудом помещались три железных солдатских кровати и старая софа. Однако каким-то чудом все мы разместились там.
Нет, я вспомнила: сначала мы жили в просторной городской квартире. Именно тогда бабушка Елена Тимофеевна произнесла свою знаменитую фразу: - Да, действительно, такой дряни он дома не пил! – а я только и смогла ошарашенно поморгать. Наверное, я делала один промах за другим, к тому же я была нездорова. У меня были какие-то осложнения после родов, поднималась температура и было неблагополучие, похожее на прошлогоднее. В результате я оказалась в больнице, где меня основательно «вычистили» от того, что осталось после родов. Всё-таки роды ночью, в полутёмной родилке с одной медсестрой-акушеркой, без врача – нет, это плохое дело. Теперь после кошмарной экзекуции меня вскоре отпустили домой, но назначили уколы. И вот Вова стал делать мне в саду эти уколы. Мы кипятили шприцы, осторожно отпиливали головки ампул, Вова тщательно мыл руки, протирал спиртом нужное место, выпускал из шприца воздух и размахнувшись с плеча всаживал в меня иглу. Все манипуляции делались под неодобрительным взглядом бабушки Елены Тимофеевны. Как-то выбрав момент, когда у Вовы что-то не ладилось, бабушка назидательно заметила ему:
- Бачили, очi, що купували, то ж iжте, хоч повилазьте!
Я должна пояснить, что эта фраза взята из украинской притчи про скупердяя, который купил на базаре самый дешёвый продукт, хрен. Теперь он ест его, плачет и приговаривает: - Видели, глаза, что́ покупаете, так ешьте же, хоть вылезьте! - Получалось, что я тот самый продукт, что достался её несчастному внуку… Не знаю, что думали об этом Тамара Васильевна и Иван Демьянович. Впрочем, суровая Елена Тимофеевна оттаивала при виде сероглазого, светленького, ничуть не похожего на меня правнука. Свекровь же взяла меня за руку и отвела в ателье на Красноармейской. Там мне сшили приличный костюмчик цвета морской волны, и я сфотографировалась в нём вместе с Вовой. Весила я тогда 51 кг.
______________61__.jpg 49.49К
53 Количество загрузок:Продолжение следует)
Прикрепленные файлы
-
img246.jpg 202.23К
56 Количество загрузок:
-
_____________________.jpg 12.11К
58 Количество загрузок:
-
__________.jpg 91.25К
58 Количество загрузок:
)).
