моей подруге Нилочке Соколовой
Часть пятая
СТУДЕНТКА ИЗ ПРОВИНЦИИ
Студенческие годы – это
праздник жизни!
Моя запоздалая догадка
МЫ - СТУДЕНТКИ ОЭИС
Последнее школьное лето
Лето 1953 года для нас с Нилой не отличалось от школьных каникул, потому что мы не сдавали вступительных экзаменов. Мы, конечно, думали об институте, в который так просто поступили, но на наш образ жизни это никак не влияло. По-прежнему, надев сарафан и повязавшись косынкой, я шла в огород и «сапала», то есть срубала тяпкой (сап-кой) сорняки, рыхлила и окучивала картошку, кукурузу, подсолнухи и прочий овощ. По мере поспевания рвала черешни, вишни, абрикосы, сливы, резала, сушила и варила их под маминым руководством. По вечерам был полив истомившихся за знойный день цветов и грядок. По утрам – обязательное мытьё полов и завешивание окон ради прохлады. После полудня – шитьё немудрёной одежды и белья, глажка, починка и для души – вышивание с обязательным радио. Перед сном и во время еды – чтение. Если бы не танцы и променад возле клуба – монахиня да и только!
Впрочем, было ещё кое-что. Мой одноклассник, Гена Харитонов, как тогда говорили, хорошо ко мне относился, а я по легкомыслию разрешала ему относиться, то есть позволяла приходить в гости, беседовать подолгу с моей мамой и провожать меня домой после танцев. По дороге Гена меланхолично напевал песенку Максима «Скольки раз из-за вас мучилси, томилси…»
По случаю окончания школы родители подарили Гене мотоцикл, небольшой «Ковровец», кажется. Этот мотоцикл стал частенько тарахтеть у наших ворот, и мы с Геной лихо мчались купаться километров за десять, на Чёрный Ташлык. Мне нравилась быстрая езда по просёлку вдоль лесополосы к прохладной речке, которая шустро пробивалась через гранитные выходы Волыно-Подольского щита, прежде чем слиться с Южным Бугом. Эти поездки примирили меня с тем, что Гена был на полголовы ниже меня, и с тем, что отметки позволили ему поступить только в Сумское артиллерийское училище, но высокомерное отношение к мальчику, увы, имело место.
За две недели до начала учебного года мы с Нилой спохватились и стали готовиться к студенческой жизни. На общежитие надежды не было, дядю неудобно стеснять моей персоной, там и так живёт бабушка, поэтому надо было снимать угол. Угол мы нашли после зачисления по записочкам, которые квартирные хозяйки оставляли у институтского вахтёра. Одесские углы – это особый разговор, пока только скажу, что нам казалось очень важным сшить себе длинные ночные рубашки, так как спать мы будем в одной комнате с хозяйкой, совсем чужим человеком. Имея о ночных рубашках весьма слабое представление, мы купили в сельпо десять метров ситца немыслимой свекольно-сине-зелёной расцветки и скроили себе длинные и широкие балахоны до полу.
Из хлопчатобумажной ткани «аста» мы сшили по одинаковому платью с крылышками (см. фото) и дополнили туалет синими прорезиненными тапочками. Тёплым платьем нам будет служить наша школьная форма, демисезонное пальто, на два размера больше нужного, случилось весной в местном ОРСе, туфли, которые мне купил папа в восьмом классе, ещё вполне целы, так что с экипировкой покончено. Портфели – вот, что нам нужно для солидности! К нашему удовольствию в сельпо завезли маленькие чёрные портфельчики, раскладывавшиеся надвое и скрепляемые пряжкой с замочком. Мы тор-жественно заплатили по тридцать рублей и купили себе по портфелю. Всё, мы готовы!
На новом старом месте
Отъезд прошёл, как во сне, не помню никаких подробностей. С моей стороны ни слёз, ни сожалений, ни предчувствия, что я делаю шаг, определяющий всю мою дальнейшую жизнь – ничего! Только эгоистическая радость. Я теперь всегда буду в милой Одессе! Я студентка института, где учился папа!
Случайные законы распорядились так, что наш институт связи, его новый учебный корпус, расположился напротив моей бывшей женской школы №80. Помните развалины, мимо которых я спешила к бабушке Лёле? На этих развалинах выросло довольно импозантное П-образное здание, фасад которого выходил на узкую Кузнечную улицу (в те го-ды – ул. Челюскинцев), а тыл - на улицу Новосельскую (тогда – Островидова, деятеля одесского ревкома), так что на задах между ножками буквы П стояла знаменитая кирха моих дорогих Иостов. Её кое-как превратили в спортзал. Напротив кирхи помещалась славная одесская консерватория, а в доме рядом и правее, в четырехэтажном флигеле (вход из подъезда) поселились мы с Нилой. Так что до института – рукой подать.
Квартира на четвёртом этаже была коммунальной, с тремя квартиросъёмщиками: семья Дубенецких из трёх человек, мать и дочь Гриппич и наша квартирная хозяйка Розалия Аркадьевна Монастырская или просто Роза. Это была пожилая особа, ходившая боком с повёрнутыми внутрь ступнями, с морщинистым лицом, большим ртом, полным золотых зубов, которые плотоядно щёлкали, когда она говорила со своим немилосердным акцентом. Она не выговаривала половины букв алфавита, а её улыбка просто пугала.
За 100 рублей с каждой Роза предоставила нам пружинный матрац на козликах, который стоял напротив её кровати, разрешила пользоваться столом и стульями и зимой греться у казанка, который на лето убирался. Центрального отопления не было, а на кухне стояли столики с примусами. Вещи наши висели на гвоздях за занавеской. В этой трущобе с приличным фасадом были потолки в 4 метра, большое окно во двор и стены, оклеенные бордовыми обоями с популярным рисунком «капуста», которыми Роза очень гордилась.
Мы ещё не начали учиться, а Роза уже посвятила нас в сложные взаимоотношения с соседями. Дубенецкие и Гриппичи хотят замордовать бедную Розу: Дубенецкий поставил второй кухонный столик, а эта гречанка Гриппич нарочно толкается и заглядывает в Розину кастрюлю. А её дочка Тамара назло во всё горло поёт целыми днями за стеной, готовясь в консерваторию. Мы посочувствовали Розе и пообещали, что не будем водить дружбу с её заклятыми врагами. Не успели мы переварить эту информацию, как в коридоре нас перехватила мадам Гриппич, невысокая женщина с оливковым цветом лица, жгучими глазами, гладкими чёрными волосами и усиками:
- Девочки, вы знаете, к кому вы попали? Это же первая бандерша из Бердичева! Она же не сливает за собой в уборной, не убирает общие места и, между прочим, никакая она не Розалия Аркадьевна, а Рена Ароновна!
Люди группы РС-16
Да, похоже, нас ждала бурная жизнь. Впрочем, нам некогда было вникать в слож-ные коммунальные взаимоотношения. Мы студентки замечательного радиофакультета! Наша группа РС-16 расшифровывается как факультет радиосвязи, первый семестр, шестая группа. На курсе всего восемь групп, разделённых на два потока. На первом потоке почти поголовно – выпускники одесских школ, на нашем втором потоке большинство – приезжие из всех украинских и молдавских областей, хотя есть и одесситы. В группах по 25 человек с примерным соотношением: 20 ребят и 5-6 девушек. Неожиданная встреча:
- Ритка, ты?!!
- Нонна, вот чудеса! Ещё кто-нибудь есть из нашей восьмидесятой?
- Нет, кто в педине, кто в консервном, твоя Наташка Лищенко еще раньше пошла в техникум. Слушай, почему я тебя не видела на вступительных?
- Я с медалью…
- Да? А Бебка Ходорова говорила, что видела тебя на Новом базаре и что ты торговала мясом.
- ???
Ниточка из прошлого: Нонна Дьякова, моя соученица по одесской школе, оказалась в нашей группе. Я, конечно, продала несколько вёдер вишен и груш в Москве и Ленинграде…
Кроме Нонны и нас с Нилой, в группе были ещё три девушки: Мила Цыбулько и Римма Цомартова из Николаева и Тамара Руденко из Мелитополя, все наши ровесницы. Ну, а в мужской половине были всякие: от Володи Сорвунина и Андрея Стеца, 1928 года рождения, успевших послужить в армии, до маленького Виталия Ветвицкого 1937 года рождения. Было несколько ребят, принятых без конкурса за спортивные успехи: боксёры Вася Краснянский с перебитым носом и Коля Яцковский, пловец Роберт Колотушкин, бегун Володя Зинцов, самбист Юра Писков (злые языки острили: институт спорта с электротехническим уклоном). Единственным ближайшим земляком оказался Алик Пасичниченко из Ново-Украинки, что в тридцати километрах от Помошной. Ну, и одесская достопримечательность, шалопай и стиляга Олег Галкин, разболтанный малый в «шкарах на манной каше», пёстром галстуке, брюках-дудочках и с высоким коком, густо смазанным бриолином.
Вообще, вспоминая первые дни в институте, я должна признаться, что была разочарована. На нашем потоке не было ни одного «предмета», при виде которого у меня забилось бы сердце. Нет, все красавцы были, по-видимому, в водном институте… Впрочем, по коридорам солидно прохаживались интересные старшекурсники в синих тужурках с молниями в петлицах. Вот досада: оказывается, начиная с нашего курса, связистская форма для студентов отменена. Зато в нашей группе оказался самый некрасивый на всём курсе студент Володя Малушенко. Его лицо было обезображено какой-то давней болезнью: кожа в буграх, наружные уголки глаз опущены вниз, веки бессильно спадают на глаза, как у Вия, отчего он всегда смотрит, задрав голову, рот полон кривых зубов. При всём том он ужасно костляв. Да-а-а… Мурашки по коже! Лучше вспомню тех, кто ничего себе. В помощь мне одна из первых фотографий, сделанная осенью 1953 года у фонтана на Соборной площади. Слева от меня – наш быстроногий Вова Зинцов, перворазрядник по бегу. Он обменивается улыбкой с Васей Петренко. Вася 36-го года рождения, еще не бреется, и все зовут его Васенька. Над маленькой Риммочкой Цомартовой торчит голова несчастного Малушенко. По другую руку от меня – белокурый и самоуверенный Эдик Гладунов, чертами лица напоминающий Маяковского. Если кто-нибудь из нас на прощанье говорил «пока», Эдик неизменно вполголоса коварно добавлял «…каешь дома!» Однако, пора и вправду подумать об учёбе.
Учимся на радиоинженеров
Как-то получается, что в своих воспоминаниях я никак не подойду к тому, ради че-го я оказалась в Одессе. Я бы солгала, если бы сказала, что всю жизнь мечтала стать радиоинженером. Я, скорее, была усердным радиослушателем и была не прочь узнать, как делаются эти прекрасные радиопередачи, которыми я заслушивалась. Если бы я знала, как это далеко от моего инженерства! Но я прилежно взялась за учёбу: аккуратно записывала все лекции, искала производные и решала химические уравнения, строила эпюры по начертательной геометрии и корпела над тремя проекциями вентиля в чертёжном зале. К слову, нам и в голову не приходило просить кого-нибудь сделать это за нас по дружбе или, тем более, за деньги!
Есть фотография, где у меня на лбу написано, что я студентка и не просто студентка, а студентка технического вуза. Я стою у входа в институт. В руках у меня книги, конспекты (где же мой солидный портфель?) и знаменитая папина логарифми-ческая линейка 1931 года выпуска, тем не менее, самая точная на курсе. В Одессе зима и снег, по этому случаю к носочкам добавлены огромные мужские перчатки, а шарфик заменён на вязаную шапочку. Снимал, наверное, Юра Писков, он на первых курсах запечатлел жизнь нашей группы.
Вот он, фасад нашего учебного корпуса по улице Челюскинцев, 26 (теперь снова Кузнечная). Чинно стоим мы, студентки группы РС-16: я, Нила и Тома Руденко. Ага, вот он и портфельчик в моей руке! У нашего института внушительный фасад с колоннами и балконами, а внутри – на каждом этаже просторные вестибюли, тоже с колоннами и с паркетом, натёртым красной мастикой. Всё строго симметрично: левое крыло, там кабинет ректора Ивана Петровича Пышкина и канцелярия, над ними – лекционные залы; правое крыло, там военная кафедра полковника Молдаванова, а над нею – просторный чертёжный зал, выше – лекционная аудитория. Широкие лестничные марши, высокие потолки, просторные аудитории. Предусмотрены две большие комнаты отдыха для преподавателей с диванчиками и креслами, ну, а для нас – буфет и чистые туалеты в каждом крыле и на каждом этаже. Многие московские вузы могли бы позавидовать нашему провинциальному институту.
Опекал первокурсников заместитель декана Соломон Исаакович Палей, низенький, с чудовищным акцентом. Принимая аттестаты с медалями у меня и Нилы, он небрежно заметил:
- Это потенцияльные двоечники…
На что секретарь факультета Мария Михайловна Дашевская, полногрудая дама с длинными зубами, снисходительно возразила:
- Нет, это хорошие девочки из провинции, - и она была таки права! Она знала и помнила всех, кто учился на радиофакультете. Деканом тогда, кажется, был Андрей Ильич Хачатуров, с которым у меня связано одно неприятное воспоминание, впрочем, об этом потом.
Недалеко расположились наши общежития: у радиофакультета – на Манежной, 26, а у факультета телеграфно-телефонной связи (ТТС) – на Островидова, 64. Наши ребята, пришедшие из армии, сразу получили общежитие и гордо шагали через скверик на Комсо-мольской, мимо летнего кинотеатра им. 1 Мая, мимо водного института к своим койкоме-стам на зависть нам, съёмщикам углов. Мы скоро узнали, что по субботам студенты танцуют. Танцевали во всех семнадцати вузах Одессы. У нас всё устроилось так: пока стояли тёплые вечера, во дворе общежития ТТС на Островидова выставлялся мощный динамик и там при свете луны танцевали студенты всех ближайших вузов, а с наступлением холодов танцы устраивались в так называемой рабочей комнате в общежитии на Манежной. Нечего и говорить, что я стала усердной посетительницей танцевальных вечеров и у стенки не стояла.
Хватит танцевать, пора учиться!
А между танцами шла учёба. Величественно, не обращая на нас внимания, читал свой матанализ профессор Котелянский, метался у доски, заламывая руки и вопия «Что делать? Что делать?!!», доцент Эдельштейн (так он пытался обратить наше внимание на проблемы начертательной геометрии). Роза Иосифовна Мардер, прищурив глаза и понижая голос, посвящала нас в перипетии борьбы меньшевиков и большевиков в своём курсе ОМЛ (основы марксизма-ленинизма), а профессор Костарев с железной последовательностью вбивал в наши головы законы физики. Английский язык у нас вели два преподавателя: Иван Степанович Луценко, потешавший одну половину группы, которая буквально садилась ему на голову, и Мария Иоганновна Коган, его величественно-прекрасный антипод. Милый Марк Миронович Китайгородский в галошах и с портфелем, больше его самого, всегда в одно и то же время чинно следовал в лабораторию физики. Встреча с Китайгородским была хорошей приметой на этот день.
В курсе электроматериалов и станков безымянный лектор с огнеупорным прозвищем «Шамот» долго и нудно рисовал нам какие-то диаграммы состояний чугуна, без конца повторяя загадочные слова: «феррит», «перлит», «аустенит», «мартенсит»… Никогда больше в моей жизни мне не встречались эти слова (кроме феррита, конечно). Зато практические занятия по этому курсу оставили неизгладимый след в душе.
В подвальном этаже лабораторного корпуса были механические мастерские кафедры электроматериалов, где мы занимались очень важным делом: рубили зубилом, пилили рашпилем и напильником, шабрили шабером чугунную плитку размером 100х200х25 мм. Для девочек послаблений не было, и мы ходили с покалеченными руками, потому что частенько попадали молотком не по зубилу, а по костяшкам. Для проверки качества плитку надо было обмакнуть в чёрную краску, нанесённую на эталонную плиту, но раз за разом на поверхности наших плиток оставались предательские не закрашенные участки, и мы снова пилили и пилили, шабрили и шабрили. После такой работы нарезка резьбы метчи-ком и плашкой казалась нам просто игрушкой, не говоря уже о токарном станке.
Военная кафедра тоже не считала возможным освобождать девушек от строевых и тактических занятий: мы маршировали на плацу «левое плечо вперёд», лихо выполняли ружейные артикулы, разбирали, чистили и собирали карабины, ползали в Дюковском саду с катушкой провода на спине, нас ведь готовили военными связистками на случай войны. На тактических занятиях, стоя над макетом местности, подполковник – строевик Трунов заговорщицки рисовал нам обстановку на поле боя:
- Вот гдей-то таньки наступають…
Он требовал от нас чёткого приветствия: «Здравия желаем, товарищ подполков-ник!» Дурашливый Олег Галкин под шумок выкрикивал «гав-гав-гав» и довольно долго не попадался. Но однажды подполковник навострил ухо, прислушался и услышал явственное «гав» из уст Галкина. Он побагровел, вытащил шутника к столу и заикаясь выговорил:
- Я… советский… офицер, а ты на меня… гавкаешь??!
Мы застыли, ожидая страшной кары, но наглый Галкин так смиренно стал просить прощения, так искренне порицал себя, что подполковник смягчился и не стал писать рапорт на нахала. Впрочем, в другой раз деканат потребовал, чтобы на комсомольском собрании стилягу и фраера Галкина пробрали за набриолиненный кок, брюки-дудочки и галстук с пальмой, что и было сделано.
Олег Галкин сильно выделялся своим видом, своей манерой от большинства парней нашей группы. Его противоположностью был белорус Ваня Рыжанков, неторопливый деревенский парень. Бывало зайдёт к нам за какой-нибудь задачкой (ему всё трудно давалось) и удивляется:
- Кали к дзявчатам ни зàйдешь – они усе вàрут и вàрут!
Мы и вправду в целях экономии иногда что-то варили себе на Розином казанке, которым она обогревала комнату. Отчислили беднягу Ваню после первого курса.
На фотографии, сделанной на втором курсе, нет уже Вани, отчислены за неуспе-ваемость Коля Яцковский, увы - и Нонна Дьякова, и Виталий Витвицкий, который блистал в математике, но не мог постичь ОМЛ. Зато появился красавец Витя Ленский, гимнаст-второгодник (его голова видна над маленькой Риммочкой), который явно тяготеет к девичьему цветнику, и молдаванин Ваня Эксаренко, угрюмый брюнет с синими глазами, чёрными бровями и ресницами, в неизменной кепке и широченных клешах. Олег Галкин шутовски приклонил свой уцелевший кок к Валентине Вячеславовне Щавинской, куратору нашей группы.
Про петлю гистерезиса
На втором курсе у нас появился уже настоящий электротехнический курс «Основы электротехники», сокращённо ТОЭ. Читал нам его моложавый тридцатисемилетний доцент Борис Израилевич Яхинсон. Он поразил наше воображение быстротой речи и ещё большей быстротой рук. Писал он свои длиннющие формулы электрических цепей то правой, то левой рукой и зачастую правая рука нетерпеливо стирала то, что записала левая, когда мы ещё не записали и половины.
Как-то после занятия в лаборатории Борис Израилевич пригласил нас с Нилой заниматься на его кафедре научной работой. Так как мы не «фанатировали» (этим словом у нас назывались теле- и радиолюбители) и не питали любви ни к какой кафедре, мы легко согласились и получили первое задание: исследовать магнитные свойства железного сердечника. Направляемые ловкой рукой Ольги Николаевны, ассистентки Яхинсона, мы, в конце концов, получили желанную петлю гистерезиса и с триумфом сфотографировали её, чтобы представить научному сообществу. Эта фотография чудом сохранилась у меня среди вороха ненаучных снимков. К сожалению, ни в курсе ТОЭ, ни в других курсах мне так и не удалось среди скопища формул без лукавой терминологии выяснить, что же такое электричество и откуда постоянный магнит без подпитки берёт силы, чтобы бесконечно долго удерживать тяжёлые гвозди.
Борис Израилевич чуть-чуть выделял меня из женской половины курса, и это не укрылось от зорких глаз моих однокурсников. Они ревниво относились к молодым преподавателям, симпатизировавшим студенткам, особенно доставалось ассистентам, вчерашним выпускникам института. На партах красовались бесчисленные скрижали, вроде «Марцафей – дуралей!», «Пионтковский, отстань от наших девочек» и т.д. Сладкоглазый Андрей Ильич Хачатуров, привыкший любезничать с красивой Эллой Власовой, примостившись на краю стола, в один прекрасный день уселся своим немалым задом прямёхонько на канцелярскую кнопку. Досталось и бедному Борису Израилевичу, но об этом позже.
Как я получала награды
К этому времени прошли две экзаменационные сессии. На первой (зимней) сессии меня постигла неожиданная неудача: я получила четвёрку у профессора химии Когана и, признаюсь, сильно горевала, даже всплакнула после экзамена. Зато всю весеннюю сессию я сдала на отлично и получила повышенную стипендию, которая оказалась равной аж 525 руб.! Может быть, поэтому Валентина Вячеславовна поставила меня в центре группы на той фотографии, а уж как рад был папа! Он и мама решили поощрить меня, как было при-нято в советские времена, отрезом на платье и, действительно, «достали» мне в помошнянском ОРСе три метра отличной шерстяной материи приятного тёмнозелёного цвета.
Получив единовременно всю летнюю стипендию, я сшила в ателье на Ришельев-ской из этой шерсти премилое платье с широкой расклешённой юбкой и воротником-стойкой по моде того времени. Украшено моё первое парадное платье было золотыми филигранными пуговками, поясом в виде змейки, сплетённым тоже из золотой канители, и лакированными кожаными цветами… С ума сойти от такого великолепия! На танцах широкий подол моего платья летал зелёной молнией в вальсах и быстрых румбах. Когда однажды на наши танцы зашёл молодой человек, в котором я вдруг узнала Люсика Гильдина, я даже не ощутила привычного робкого волнения. Как Татьяна Ларина-Гремина, я равнодушно кивнула на его «Здравствуй, Рита!» и пронеслась мимо с красивым старшекурсником Толей Чекаловым, лучшим тенором нашей самодеятельности.
Нет, как я ни стараюсь, об учёбе не получается, всё время приходится отвлекаться. В конце первого курса меня сильно озаботило ещё одно важное дело: когда-то за мой зо-лотой аттестат папа пообещал мне наручные часики. Я страстно желала иметь такие часики, тем более, что у Нилы пензенская «Звёздочка» уже красовалась на руке. И вот в мае 1954 года папа премировал меня тремястами рублями, как раз столько стоила «Звёздочка». Вы думаете, что иметь деньги и иметь часы – это одно и то же?! Нет, тогда часы были в страшном дефиците. День за днём, неделя за неделей после лекций, после экзаменов я обходила все центральные ювелирные магазины на Дерибасовской (тогда часы продавались там) и в ответ слышала: - Нет, не поступали… Нет, на днях были, но сразу разошлись… - Ну, что я за несчастный человек! В один прекрасный день Тома Руденко сообщила мне, что видела часы в ювелирном на углу Дерибасовской и Преображенской. Лечу туда, зажав в кулаке деньги.
– Часы «Звезда» есть?!
– Нет, таки закончились.
Наверное, на моём лице было написано такое отчаяние, что продавец сочувственно зашептал:
- Бежите, баришня, в «Пассаж», я слышал, что туда тоже завезли…
Я полетела в «Пассаж», благо он был в двухстах метрах. Влетаю, сердце колотится:
– «Звезда»???
– Есть пока…
При этих словах счастливые слёзы буквально брызнули из моих глаз. Никогда после моя душа так не ликовала по поводу приобретения, бог знает почему. Может, потому, что в 1946 году мама снесла в комиссионку папин подарок, маленькие швейцарские часи-ки, и мне пришлось ждать их целых восемь лет? Продавец тут же подобрал мне отличный браслет к часикам и торжественно надел мне их на руку. Кажется, он тоже понимал зна-чительность момента и радовался вместе со мной. Я шла по Соборной площади и не могла оторвать всё ещё мокрых глаз от моих дорогих часиков.
После этого отступления как-то скучно возвращаться к учебным делам, Может быть, я продолжу рассказ о них, когда вспомню что-нибудь интересное, а пока меня тянет на воспоминания о прекрасном празднике жизни вне аудиторий.
ПОСЛЕ ЛЕКЦИЙ
Первомайская демонстрация
Отмечено, что в первый год самостоятельной жизни я покруглела лицом. Наверное, мы слишком нажимали на любимые горячие пирожки с горохом, в соревновании на ско-рость поедания которых я неизменно побеждала. Я довольна: поправились и другие части моего тела, которых всегда было недопустимо мало. Зато Нила заволновалась и тайком стала пить уксус за шкафом.
Из всех девушек косы остались только у Нилы и маленькой Риммочки Цомартовой, которой Вова Зинцов за её миловидность и постоянно вспыхивающий румянец смущения дал прозвище «Цыпа райская». Белокурые Мила и Тамара ловко научились укладывать волосы в причёску «ангел», а я давала волосам волю. Счастливые владельцы фотоаппаратов наперебой фотографировали немногочисленных девушек курса в аудитории, в лаборатории, в коридоре, на улице, перед институтом, на демонстрации, на пляже.
Весной большим событием для нас стал первомайский праздник и участие в городской демонстрации. Была сформирована спортивная колонна из студентов младших курсов. Нам выдали красные футболки с надписью «ОЭИС», ребятам ещё и эспадроны, давно валявшиеся без дела на складе, остальное – из нашего гардероба. Эту форму мы дополнили гирляндами, венками и букетами из бумажных цветов, которые мы сами накрутили из цветной гофрированной бумаги. Получились весёленькие украинско-спортивные костюмы. И вот институтская колонна со спортсменами впереди двинулась от здания института (строительный забор с флангов ещё не убран) к Куликову полю (тогда пл. Октябрьской революции). Я уже забыла эту подробность, но, оказывается, я нахожусь в пятёрке, возглавляющей спортивную колонну. Вот они мы, слева направо: Рита Красножен, Мила Майорова, Володя Железняк, Тамара Руденко и Мила Цыбулько. Восхищаюсь выправкой и фигурой Тамары Руденко! Помнится, был прекрасный майский день, настроение отлич-ное, прошли мимо трибун в лучшем стиле и уже вразброд, группами возвращаемся по до-мам. И вдруг где-то на улице Толстого я замечаю сидящего человека, бессильно присло-нившегося к стене. Что-то дрогнуло в душе: всем так хорошо, а этот человек несчастен, ему надо помочь! Мне стыдно признаться, но я откололась от группы и очень долго тащи-ла куда-то пьяного мужика (я не сразу поняла, что он пьян), мочила под краном во дворе его голову, безуспешно допытывалась, где он живёт. «Пробившись попусту час целый», в конце концов, я сдала его милиционеру и в смутном настроении поплелась в общежитие, где уже веселилась вся группа. Мои здравомыслящие однокашники долго потешались над моим поступком, да я сейчас и сама смеюсь над собой, но тогда мне мой порыв казался таким естественным. Я и теперь замечаю за собой одну странную особенность: увидев буксующую машину, пусть даже грузовик, я испытываю неодолимое желание стать сзади и толкать её. К чему бы это, или я не леди?
На пляжах и улицах Одессы. Разоблачительные фотодокументы
С наступлением тёплых дней стало неудержимо тянуть к морю. Летняя сессия прошла под знаком Ланжерона и 13-ой станции Большого Фонтана, где была водная стан-ция нашего института: готовились к экзамену мы на песочке Ланжерона (песок предательски сыпался из наших конспектов), а после экзамена почти всей группой ехали на живо-писную водную станцию. Не обжитые в то время берега с их золотистыми и серо-зелёными скалами были очень живописны и располагали к непринуждённому веселью. Смеются все девчонки, расшалилась даже застенчивая «цыпа райская», наставившая рож-ки Эдику Гладунову. Благодушен всегда серьёзный и озабоченный Володя Сорвунин, привалившийся к моим коленкам, не улыбаются только Роберт Колотушкин и Васенька Петренко, им какую-то каверзу строит рогатый Эдик.
Апофеозом было комбинированное макание Эдика и нашего чемпиона по плаванию Роберта Колотушкина силами женской части группы. Этот нехитрый трюк казался нам очень остроумным, судя по нашим радостным лицам. Снимал эту вакханалию, конечно, Юра Писков.
Заснят и наш поход с Нилой на рынок. Мы идём по Торговой улице, неся в руках авоську с батоном. На головах у нас одинаковые шарфики по моде того времени, одинако-вые вигоневые носочки для тепла и одинаковые туфли на микропорке. Тогда снимок огорчил меня: боже, что я за чучело! Но теперь, через пятьдесят лет, я смотрю на себя с симпатией. Ну, пальто мешковатое, вообще, одежда убогая, зато вся молодая и здоровенькая!
Фотографирует нас, по-видимому, опять Юра Писков, сочетающий одесскую горластость с нешуточной скромностью или, напротив, гордыней, поэтому я отыскала его на одной-единственной компанейской фотографии: на субботнике в Дюковском парке. Юра с отсутствующим видом держит «под ручки» меня и Лиду Пенар из Котовска (помните вечного конкурента Помошной?). Этот парк с маленьким стадионом и прудом был нашей подшефной территорией и спортивной базой. Во время войны парк был разбит вдребезги, стадион строили наши студенты уже после войны, а в тот день мы сажали там кусты и деревья. Наверное, мы с Лидой с трудом упросили Юру сфотографироваться с нами, поэтому вид у него отрешённый, мол, ладно уж…Да и у нас выраженья лиц какие-то скучные.
Зато на другом кадре, сделанном в Дюковском, которого я долго стеснялась, выражения хоть отбавляй. Зачёт по плаванию мы сдавали там же, на пруду, а после зачёта катались на лодках и дурачились. Эдик Гладунов разыграл со мной сценку «Мы на лодочке катались…», впрочем, всё было очень целомудренно. Этого снимка папа, к счастью, не видел…
А вот другой кадр попался ему на глаза, когда я приехала домой на первые зимние каникулы. Лёня Соловьёв из группы РС-15, бравый вояка, донашивающий китель и галифе, на перемене усадил меня в коридоре на стул, распушил свои усы и сфотографировался в галантной позе, склонившись надо мной. Я в школьной форме, только воротничок сменила, и, кажется, довольна вниманием. Эта фотография стала источником волнения для моего бедного папы, он подумал, что этот усатый Лёня помешает моей учёбе.
Но его утешил другой снимок, где мы с Нилой лихо берём интеграл, хотя на горизонте опять маячит подозрительный мужчина (это Роберт Колотушкин с пирожком) «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!».
И другие события
А если бы мама с папой видели, кто уничтожает домашние пирожки и жареных кур, которые присылались нам с оказией время от времени?!
На танцах мы с Нилой познакомились с двумя пятикурсниками: Максом Хусидом и Володей Семёновым. Оба они были одесситами, оба играли на скрипках в знаменитом оркестре нашего института и были замечательно сыгранной парой комиков. Они провожали нас домой, в наш убогий угол у Розы, непрерывно рассказывая нам смешные случаи из студенческой жизни. Скоро они совершенно непринуждённо стали заходить к нам в гости и усаживаться за стол. Не переставая балагурить, они деловито уписывали яйца, пирожки и кур, пока мы с Нилой буквально падали со стула от хохота. Сытно поев, они уходили, как Винни-Пух и Пятачок после визита к Кролику. А между тем, возникли какие-то флюиды между мной и Максом, Нилой и Володей. Мы даже в кино сходили вместе пару раз и Новый 1954 год отметили в общей компании. Но дружба с пятикурсниками непрочна: после зимней сессии они уехали на преддипломную практику, потом серьёзно взялись за диплом, забыли и про шутки, и про пирожки, и про нас, глупеньких первокурсниц из провинции.
Впрочем, я не долго грустила о пожирателях наших припасов, студенческая жизнь не располагала к долгой грусти. Пора была сдавать огромный лист по черчению с тремя проекциями, сечениями и коварной аксонометрией, а в распахнутые окна чертёжного зала так сладко пахла белая акация! Открылись летние кинотеатры под звёздным небом, шли голливудские фильмы и одна за другой эпохальные картины Мосфильма, которые надо было обязательно посмотреть в кинотеатре имени 1-го Мая в скверике рядом с институтом.
Кипели страсти в нашей коммуналке, на бедную бестолковую Розу единым фрон-том наступали на кухне соседки, сталкивались примусы и кастрюли, кто-то из соседок в пылу ссоры стукнул Розу по голове шумовкой, и она «сняла побои» в милиции. Заваривалось нешуточное дело. Каждый день мы приносили в аудиторию свежие новости с полей сражений, и вся группа веселилась. В мае мы с Нилой получили повестки в суд в качестве свидетелей, предъявили их в деканате, чтобы уйти с занятий, чем вызвали массу слухов, и впервые в жизни вошли в обшарпанную обитель районной Фемиды. Но, как мы ни старались обелить Розу, проступила такая неприглядная и запутанная картина коммунальной склоки, что суд счёл справедливым оштрафовать всех, и истицу, и ответчиков, поровну - по 200 рублей. Обе стороны считали себя победителями, Роза торжествовала, забыв о своих убытках, а Тамара Гриппич назло нам без отдыха орала за стеной арию Мими.
«В степах Украïни»
Первый выезд на уборку
Перед моими глазами снова расстилаются милые моему сердцу балки с виноград-никами, бахчи, поля кукурузы и подсолнечника. Те же мазанки под черепицей, в одних сёлах (украинских) - беленькие, в других (молдаванских) – светлобирюзовые. В начале второго учебного года наш курс отправлен в колхоз, который находится недалеко от станции Затишье в селе Григорьевка. Это совсем рядом с Черным Кутом и Каирами, где по-прежнему живут дядя Ваня и тётя Ганя, но, как и десять лет назад, между населёнными пунктами украинской глубинки нет регулярного сообщения. Пятьдесят километров – непреодолимое препятствие. Да, честно говоря, я и не очень рвусь туда: нам так весело на этом приволье! Поселили наш второй поток в колхозном клубе, выдали одеяла, соломен-ные матрацы и подушки, а вот про постельное бельё я что-то не помню, кажется обходились без него. Не было и кроватей: спали на полу, девушки поместились на сцене за тряпочным занавесом. Рядом с клубом быстро соорудили под навесом плиту, поставили длинный стол со скамейками – вот и кухня-столовая. Умывались мы на улице, поливая друг другу из ковшика.
За продуктами мы ездили на двуколке в колхозную комору, и нам выдавали хлеб, картошку, крупу, яйца, масло, мёд вместо сахара, огромные коровьи ноги, а молоко при-возили в больших флягах прямо с фермы после дойки. Воду привозил водовоз в деревянной бочке с затычкой, а куховарили по очереди наши девушки. Точно так же был органи-зован быт первого потока в соседнем селе. Без присмотра нас не оставили: в качестве руководителя с нами поехал Борис Израилевич Яхинсон.
Нашему отряду поручили убирать поспевшую кукурузу и подсолнечник, и провеи-вать на току подсохшую пшеницу. Мы, конечно, хотели бы собирать виноград, но эту ра-боту надо было ещё заслужить. А что значит убрать кукурузу? Сначала надо было вруч-ную выломать и сложить в большие кучи початки, а потом серпами срубить сухие стебли и на тракторной волокуше свезти их на корм скоту. Ещё труднее было рубить твёрдые, как железо, стебли, скорее – стволы подсолнечника. Кто рубил, кто возил, а кто дежурил на кухне. Помню, выпало дежурить нам с Нилой. Обед прошёл гладко, а за ужином наше жаркое имело огромный успех, все просили добавки и размели котёл вмиг. И вдруг явля-ется голодный Яхинсон. Ну, нечего ему дать! Посмотрели мы с Нилой друг на друга и начали соскребать сначала со дна котла, потом – с тарелок и наскребли-таки для Б.И. маленькую порцию какого-то месива. А он, бедняга, съел и даже благодарил нас за вкусный ужин, мы просто сгорали со стыда.
Когда убрали зерновые, подошла, наконец, очередь снимать виноград. Это была белая столовая Шасла, замечательного вида и вкуса. Грозди тугие, ягоды плотно прижаты друг к другу и подёрнуты светлой дымкой. Ну, и наелись мы тогда винограда! Ели по-южному, с кожицей и с косточками, поэтому все ходили со вздутыми животами, а может просто потолстели на колхозных харчах. Я, например, взвесилась на весах для зерна, и они показали 64 кг!
В гостях у дружественной группы
Когда нам надоел виноград, мы вспомнили, что две другие наши группы убирают бахчу, и подались к ним в гости. Там мы застали такую картину. Нагрузив телегу арбуза-ми, ребята садились в кружок, взрезали самые крупные и спелые арбузы, предусмотрительно отобранные, и начинался пир. Естественно, мы не остались в стороне, наши лица были в красном соку от уха до уха. Вскоре, однако, стало трудно усидеть. Хорошо, что украинские поля разделены на квадраты лесопосадками. Последовала команда:
- Девочки - налево, мальчики – направо!
Это было очень вовремя. Потом Элла Власова показала нам класс верховой езды на смирной кобыле без седла, потом мы, как сейчас говорят, просто общались, снова ели ар-бузы и ходили в посадку, а вечером устроили посиделки в большой клубной хате. Рассе-лись на полу под открытыми окнами, потому что вечер был тёплый, и при керосиновой лампе пели что-то подходящее, вроде «Нам электричество сделать всё сумеет» или «Кто учит, кто учит – себя напрасно мучит». Пришёл Борис Израилевич и сел на полу рядом со мной, оглядывая своими быстрыми блестящими глазами общество. И вдруг из открытого окна на него обрушился водопад холодной воды! Все вскочили, за окном что-то затрещало, протопало и стихло. Всем было неловко, но Борис Израилевич проявил полное самообладание, вытер лицо и волосы платком и сказал что-то вроде «Видно, в этом селе встречают гостей, как в тропиках».
Посиделки продолжались, но кое-кто заметил, что среди нас не было Вани Экса-ренко и Ильи Айдарова. На другой день Ваня смотрел исподлобья сквозь свои пушистые ресницы и всё отрицал. После какой-то сессии он был отчислен за неуспеваемость и уехал в родную Молдавию, так и не сознавшись. Через много лет поседевший и полысевший шкодник Илюша Айдаров на нашей традиционной встрече в Одессе признался мне, что, заметив диковатую склонность Вани ко мне, подговорил его облить Яхинсона из ведра, что и было сделано. Несмотря на это, сентябрьская поездка в колхоз осталась в памяти как что-то весёлое.
Мы вернулись в Одессу, полные впечатлений, и долго ещё с хохотом вспоминали, как Юра Писков, поссорившись с нами, поварихами, гордо вышагивал туда и сюда, де-монстрируя своё презрение, а между тем, он забыл пристегнуть клапан своих морских брюк, и так и ходил с откинутым клапаном, демонстрируя свои полосатые трусы. Спас его от позора Вова Газаров, появившийся на повозке с быками, которыми он управлял с помощью отборного мата. Мы тогда сильно подивились: интеллигентный мальчик, учится по классу скрипки – и вдруг такое… Вспоминали, как прижимистый Витя Скопенко не поделился сигаретами с ребятами, за что они подловили его спящим и налили мёда в ширинку. Мухи и пчёлы облепили несчастного, и как он потом ни отстирывал свои штаны, они всё равно привлекали насекомых.
Второй выезд на уборку
Занятия пошли своим чередом, прошли октябрьские праздники, заметно похолодало, и вдруг горком партии приказывает ректору снова отправить нас в колхоз, так как на полях другого района осталось много неубранной кукурузы! Тут уж всё было по-другому. Поехали мы, кто в чём попало, тогда ни у кого не было тёплых курток, шерстяных треников и кроссовок. Я просто надела старое пальто и туфли на микропорке. Ниле успели передать какой-то куцый жакет из крашеного суслика, остальные были экипированы не лучше. Как выяснилось, многие однокурсники-одесситы как-то отмазались от колхоза и остались дома. В колхозе оказались, в основном, иногородние.
Разместили нас по хатам, заплатив хозяйкам за наше питание. Прощай, щедрая колхозная комора, прощайте, яйца, сметана и молоко с мёдом! Хозяйки ворчали, что заплатили им мало и кормили скудно. Мы с Нилой спали на жёстком топчане в холодной горнице, навалив на себя всю одежду. По утрам на траве, на ветвях лежал густой слой инея, и было страшно выходить на поле и ломать заледеневшие початки. Убирать стебли уже не приходилось, не до того. Уныло тащились мы на делянку и при каждой возможно-сти стремились прижаться к стогу, закопаться в солому. Тут уж было не до песен и не до проказ.
За две недели мы кое-как собрали злополучную кукурузу и злые, простуженные вернулись в город. Впрочем, мы быстро позабыли неприятные моменты и веселились, разглядывая фотографии с нашими уморительными фигурами, вспоминая наш фантастический
быт и трудовые подвиги. Колхоз сдружил нас крепче, чем учёба. Ещё один момент – никому и в голову не приходило, что нам должны заплатить за работу. На третьем курсе нас уже не послали в колхоз, нас сменили первокурсники и второкурсники. Сельскохозяйстенный семестр на долгие годы стал привычным в вузах.
МЫ ЖИВЁМ ПО АДРЕСУ ТОЛСТОГО, 30
Расстаёмся с Розой
Студентки младших курсов всегда пользуются вниманием старшекурсников, кото-рые наперебой приглашают их в кино и на танцы. Вот и самый умный пятикурсник Толя Красилов ни с того, ни с сего подошёл и сказал:
- Пойдём в кино! В «Короленко» (это был ближайший кинотеатр) показывают «Александра Невского»!
Я с удовольствием пошла и впервые открыла для себя этот знаменитый старый фильм. А на танцах в рабочей комнате мы часто танцевали с Толей Лихачёвым, тоже пятикурсником, недурным танцором. Вот он, скромный и приличный Толя, в праздничной колонне рядом с такой же скромной и приличной мной. Весело отпраздновали всей группой моё девятнадцатилетие… Да, я же совсем забыла рассказать, что на втором курсе мы покинули бедную Розу! Кажется, бабушка Настенька, которую я не забывала навещать, рассказала, что над их квартирой сдаётся комната для трёх студенток. Одна девушка, из педагогического, уже живёт там второй год, а два места свободны. Ну, это же замечательно: не угол, а отдельная комната, да ещё рядом с родной бабушкой, дядюшкой и тётушкой! Мы быстро уладили все дела.
Хозяйкой квартиры была вдова Сима Решетова, но настоящей хозяйкой была её мать, баба Нюра. Она вела всё хозяйство, управлялась с десятилетним внуком Вовкой, и присматривала за жиличками-студентками. Сима же безуспешно пыталась решить личные проблемы. Она была еще не старой женщиной, но казалась старше своих лет из-за плаксивого выражения лица. Увы, мы с Нилой снова будем спать вдвоём на пружинном матраце, поставленном на козликах. У третьей жилицы была отдельная кровать, она была абориге-ном, всё знала, с хозяйками была на ты. Эту третью жилицу звали Лида. Отвлекусь немно-го от нашего переселения, чтобы рассказать о ней.
Про Лиду, про Тому, про нас…
У Лиды была русая коса, закрученная узлом на затылке, серые глаза, высокие скулы и породисто очерченные губы. Отдельно надо сказать о её теле. Лида была дочерью курортных врачей в Ялте и загорала на лечебном пляже голышом, поэтому её ладное тело было покрыто ровным загаром без единого изъяна. Но всё портили воспалённые розовые угри на щеках, которые Лида ежедневно выдавливала, протирала спиртом, прижигала кристаллами марганцовки и сжигала кварцем. Иногда от этих процедур её щёки покрывались коричневой коркой, иногда кожа слезала лоскутами, порой угри после этого унимались, но ненадолго. Из-за них Лида нещадно пудрилась. Впрочем, в отличие от нас, она умело пользовалась косметикой, хорошо одевалась и выглядела привлекательно.
Наверное, Лиде надоел девичий заповедник педина, поэтому она охотно примкнула к нашей компании, где преобладали парни. На октябрьской демонстрации Лида шла в нашей колонне и быстро со всеми познакомилась. По ассоциации вспомнилось: мы тоже посетили один из вечеров в педине. Среди многих номеров программы я услышала:
- …Аккомпанирует Тамара Ройтман…
Приглядевшись, я убедилась, что это Томочка Ройтман, моя стерлитамакская под-ружка! Те же чёрные глаза и большой рот, те же кудри! Мне захотелось побежать к ней за кулисы, но меня остановила мысль: а вдруг она меня не вспомнит? Ведь прошло десять лет, мы выросли и изменились, возникнет неловкость. Так и угас мой порыв. К слову, такие угасающие порывы случались у меня, к сожалению, не один раз.
Рядом с бабушкой
Итак, наши пожитки были водворены в комнатку по адресу улица Толстого, дом 30, квартира 19. Комнатка была «в аккурат» над спальней дяди Вити и тёти Полины, так что мне надо было просто спуститься этажом ниже, чтобы увидеть бабушку. Она, как и прежде, сидела с рукоделием у окна, поджидая меня. Я, конечно, была бессовестная эгоистка и, бывало, по нескольку дней не заглядывала к ней, упиваясь студенческой жизнью, но была ещё одна причина: стоило мне зайти вечером или в воскресенье, как тётя Полина вручала мне газету с очередным пленумом партии или с трёхчасовой речью Хрущёва и требовала читать это вслух. Ну, это было свыше моих сил, а отказаться не хватало храбрости!
Впрочем, у тёти тоже был повод для недовольства мной: на мой день рождения у нас собралось чуть ли не полгруппы и веселье было шумным. Тётя потом показывала мне часть стены, по которой якобы пошла трещина после моего праздника. Гости вскладчину подарили мне чудный парфюмерный набор «Белая сирень». В красивой коробке с веткой белой сирени в белых атласных гнёздышках лежали душистые флаконы и мыло. Это были мои первые «парфюмы». На этой вечеринке Витя Ленский и Лида так понравились друг другу, что после провожанья Лида вернулась с жестоко опухшими губами. Их увлечение длилось довольно долго по нашим легкомысленным меркам.
На нашу комсомольскую конференцию, что проходила в актовом зале мукомольного института, от группы были делегированы четыре правильные комсомолки: Тома Руденко, Нила, я и Мила Цыбулько Фотография сохранила наши беззаботные лица. Там нас окружили вниманием лучшие представители мукомолов. Но моё сердце оставалось свободным ещё целый семестр.
ПОРА ПРИШЛА: ОНА ВЛЮБИЛАСЬ
Головокружительная ёлка…
В последние дни декабря 1954 года общежитие на Манежной устроило ёлку в рабочей комнате. Столы вынесли в коридор, стулья расставили вдоль стен, а в центре зала установили высокую пушистую сосну. Я плохо помню, что было до начала танцев вокруг ёлки. Вернее, я ничего не помню. Знаю только, что Роберт Колотушкин пригласил на нашу ёлку своего бывшего одноклассника из Херсона, а ныне студента водного института Валерия Базилева. Нас познакомили, и Валерий пригласил меня на вальс. И у меня началось замечательное головокружение. Мы кружились и кружились. Все остальные танцы получались у нас как сплошное кружение, все остальные лица у меня слились в одно безликое пятно, я видела только блестящие глаза моего партнёра, его улыбающийся рот, узнавала его высокую стройную фигуру, когда он пробирался сквозь толпу, чтобы снова и снова пригласить меня на танец.
Когда танцы закончились, Валерий проводил меня до нашей парадной. Моё сомнамбулическое состояние продолжалось, я не заметила, когда и куда исчезла Нила. Я только хотела снова танцевать с Валерием. Удивляюсь, что вспомнила про предстоящий 2 января новогодний факультетский вечер и пригласила его на этот вечер. Он обещал прийти, попрощался и ушёл в своём строгом форменном пальто и фуражке с золотым крабом. Потом у меня опять провал в памяти.
…и ужасное фиаско
Новогодний факультетский вечер – событие волнующее. Я уже побывала на не-скольких факультетских вечерах, и знала, что они проходят интересно, с выдумкой, с комнатами, где нас ожидали сюрпризы, с юмористическими выпусками газеты, где бли-стали остроумием старшекурсники, с потрясающим концертом самодеятельности и, конечно, с танцами в нашем просторном полукруглом вестибюле с балконом на втором этаже. Меня назначили дежурной распорядительницей, и я гордо расхаживала по вестибюлю с широкой розовой лентой на рукаве, встречала преподавателей и отводила их в отдельный гардероб, размещала пальто простых смертных на столах в смежной с гардеробом комнате и всё время посматривала на дверь. Валерия не было среди входящей толпы. Точно в 19.00 наш декан Хачатуров запер входные двери на ключ и ушёл в актовый зал.
Посмотрев в последний раз на опустевший вестибюль, я разочарованно собралась в зал. И тут вдруг я увидела за стеклянной входной дверью, среди нескольких опоздавших, Валерия, который улыбался и делал мне знаки. С бьющимся сердцем я побежала разыскивать Хачатурова, чтобы взять у него ключи. Этот бессердечный человек не дал мне ключей. Я униженно упрашивала его, а он не дал! Я спустилась к входным дверям и горестным жестом призналась в своём бессилии. Валерий пожал плечами и ушёл… Вместе с ним ушёл мой праздник. Я забилась в гардеробную комнату, зарылась лицом в чьи-то пальто и дала волю слезам. Давно я так не рыдала! Нет, пожалуй, я никогда ещё так не рыдала. В антракте подошла Нила, подходили мои однокурсники и просто знакомые, смотрели на моё опухшее от слёз лицо, спрашивали, в чём дело, но я давилась слезами и ничего не могла им объяснить. В самом деле, что я могла им сказать? Что на вечер не попал человек, которого я видела один раз? Они оставили меня в покое, и когда открыли входную дверь, я тихонько побрела домой.
Моя любовь в читальном зале
Так начался для меня новый 1955 год. Однако уже шла сессия, и надо было заниматься, первый экзамен - четвёртого или пятого января. Скучно я занялась с утра чем-то будничным, кажется, гладила свою юбку, перешитую из старого платья, и мысли у меня были подстать. Вдруг звонок в дверь, и баба Нюра сообщает, что кто-то просит меня выйти. Я прохожу тёмным коридорчиком, открываю входную дверь и в полумраке вижу перед собой… Валерия. Не сон ли это? Я остолбенело молчу, а он просто говорит:
- Здравствуй, Рита, пойдём в читальню!
Так и сказал «в читальню». Надо ли говорить, что я вихрем влетела в комнату, мигом собралась и вот мы уже идём в городскую публичную библиотеку имени Горького, что на улице Пастера. Я там была всего один раз до этого, чтобы посмотреть на настольные лампы под зелёными абажурами, которые когда-то монтировал папа. По дороге, я всё пыталась догадаться, как Валерий нашёл меня, я и забыла, что после ёлки в общежитии он проводил меня до подъезда. Не помню, чтобы мы говорили о чём-то значительном. Я всё ещё обмирала и боялась говорить о моём вчерашнем конфузе.
В библиотеке Валерий оказался завсегдатаем, повёл меня в свой любимый зал на втором этаже, очень уютный. И стал спокойно заниматься, у него экзамен в тот же день, что и у меня. А я долго не могла собрать свои растрёпанные мысли. Настал час обеда, и у нас одновременно заурчало в животах. Валерий улыбнулся и предложил спуститься в сту-денческую столовую рядом с университетом. Зал был небольшой и безлюдный по случаю сессии. Наверное, мы что-то ели, расплачивались, но я ничего этого не помню. Помню только, что я изо всех сил старалась сохранить естественное выражение лица и не засматриваться на это чудное существо, которое почему-то снизошло до меня. После обеда мы до вечера занимались в читалке, а с закрытием библиотеки Валерий проводил меня до ворот и сказал, что завтра утром зайдёт за мной.
И потекли мои счастливые дни. Мы усердно занимались, сдавали экзамены, и после экзамена шли в кино. Я шла рядом с Валерием в своём противном пальто, робко положив руку на сгиб его локтя, и только хотела, чтобы это длилось вечно. В кино Валерий не брал мою руку в свою и не говорил пошлостей. Один раз он зашёл за мной после экзамена и пригласил на концерт в консерваторию. Боже мой, я целый год прожила в доме, стеной примыкавшем к консерватории, но ни разу не была там на концерте, а Валерий, недавно приехавший в Одессу (он перевёлся из Херсонского кораблестроительного), уже завсегдатай консерватории! Это меня сразило окончательно. Я влюблялась всё больше и больше, я была в состоянии непрерывного обмирания, как институтка Лидии Чарской.
Так прошла вся зимняя сессия второго курса. Несмотря на умопомрачение, я ухит-рилась сдать сопромат погубителю многих студентов, красавцу и извергу Каминскому! Валерий и я сдали все экзамены с оценкой «отл.», и пришло время разъезжаться по домам на каникулы. Он взял у меня почитать мою любимую книжку Ильфа и Петрова, и я пошла провожать его на херсонский автобус, который уходил с Греческой площади. Валерий помахал мне рукой из окна автобуса, улыбнулся и уехал. Был пасмурный январский день.
«Учитесь властвовать собой!»
Каникулы прошли тускло. Встречу со школьными друзьями я почти не помню. Я хотела поскорее вернуться в Одессу и снова ходить в библиотеку. Нила, конечно, догады-валась о моём помешательстве, но я молчала, а она не спрашивала. У нас с ней не было принято выворачиваться наизнанку друг перед другом. Да и рассказывать, по чести, было нечего, она всё видела. Ну, протанцевала один вечер, ну, занимались вместе в библиотеке и сдали всё на повышенную стипендию – вот и всё!
И это, действительно, оказалось всё. После каникул Валерий к нам ни разу не за-шёл. Вечерами в опустевшей аудитории, окна которой выходили на общежитие водников, я подолгу всматривалась в одно заветное окно на четвёртом этаже. Там, я знала, жил Валерий. В глубине комнаты, освещённой неяркой лампочкой, двигались фигуры, среди которых я пыталась угадать его. Вот, кажется, его красивая голова склонилась над книгой. Много раз тогда, в библиотеке, я тайком посматривала на его профиль и не могла насмотреться. И теперь, жалко простаивая у окна, я неистово хотела просто видеть его.
…Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Всё думать, думать об одном
И день, и ночь до новой встречи…
Чем больше проходило времени, тем больше я хотела и боялась увидеть его Мой предмет чудился мне повсюду, но, когда я однажды шла по Дерибасовской и, действи-тельно, увидела его, мне пришлось прислониться к каким-то перилам, чтобы не упасть, так резко кровь отлила от сердца и подогнулись колени. Валерий не заметил меня. Была ещё маленькая надежда, что он придёт, чтобы вернуть книгу, но он передал её через Роберта. Всё, надо было приходить в себя, в конце концов, должна же быть у меня гордость! Ну, не смогла я влюбить Валерия в себя! Сначала понравилась «средь шумного бала», а потом не понравилась, и с этим ничего не поделать.
Потом были какие-то случайные встречи с Валерием по дороге в институт, на тан-цах: летом - во двориках общежитий, зимой - на избирательном участке в нашем институте, где сначала голосовали, а потом танцевали связисты и водники. Обычно он приглашал меня на танец-другой, мы разговаривали о каких-то пустяках, как старые знакомые, и хотя всякий раз при этих встречах у меня перехватывало дыхание, я изо всех сил старалась вы-глядеть приветливо-равнодушной и никогда не напоминала ему о той волшебной ёлке и о его волшебном появлении в нашем тёмном углу. Спустя много лет, я узнала, что Валерий долгое время работал в арабских портах, а теперь живёт в Москве, в Тёплом Стане. Ничего не стоило по горсправке узнать его адрес, и в день его рождения 31 декабря 1965 года я поздравила его телеграммой и в конце зачем-то спросила, помнит ли он ёлку пятьдесят пятого года. Ответа я не ждала, в телеграмме ведь нет обратного адреса.
ПЕРЕБИРАЕМСЯ В ОБЩЕЖИТИЕ!
Двадцать третья комната
И всё же, какое это замечательное время – студенческие годы! В нём, в этом вре-мени, столько нового, столько чудных и разных впечатлений, что просто невозможно дол-го пребывать в меланхолии. Например, что значит получить общежитие после двух лет проживания на углах? К этому времени мой папа уже вышел на пенсию и у них с мамой на двоих доход составил 1100 дореформенных рублей, а Нилу мама растила одна на скромную зарплату бухгалтера поликлиники. Но наши заявления неизменно откладывались в долгий ящик.
И вот, в начале третьего курса Соломон Исаакович и студсовет решили поощрить двух мало обеспеченных отличниц: Нила и я получаем места в общежитии нашего факультета на Манежной, 26. Жаль, конечно, что теперь я реже буду видеться с дядей Витей и бабушкой, не смогу я так часто «скóкнуть на угол за франзóлей» или на Привоз за «бичкáми», но зато в общежитии так весело, студенческая жизнь там бьёт ключом. И платить за это счастье всего десять или пятнадцать рублей!
Мы радостно перетаскиваем свои пожитки в большую комнату №23 с широченным балконом на втором этаже, где у каждой будет СВОЯ кровать с панцирной сеткой! Ниче-го, что в этой комнате, кроме нас, живут ещё одиннадцать (!) девушек третьего, четвёрто-го и пятого курсов. Зато в комнате было целых три стола: для занятий и для еды, а за зана-веской нашлось место и для нашей кастрюльки, двух тарелок и двух стаканов. Для одежды тринадцати девушек было целых два гардероба, а бельё и прочую мелочь можно хранить и в чемоданах под кроватями. Конечно, кровати занимали бóльшую часть комнаты, располагаясь и вдоль стен, и спинками к стене, и за шкафами, отчего комната напоминала госпиталь времён войны, но девушки украсили её занавесками, надкроватными ковриками и кружевными накидками. Кроме нас, в комнате проживали ещё пять третьекурсниц: Алла Романюк, Элла Мяснянкина, Римма Снегирёва, Риммочка Цомартова и Валя Гавриленко. Остальные девушки были старше.
Кровать, что стояла у самого окна (смотри снимок), принадлежала пятикурснице Жанне, пышной деве, которая просыпаясь по утрам и потягиваясь, громко взывала: - Хочу Лукомского! – Пятикурсник Лукомский был записным красавцем с волнистой шевелюрой, который нравился многим, поэтому меня не удивляли возгласы Жанны, только я думала тогда, что она просто хочет увидеть Лукомского и пойти с ним куда-нибудь, например, в библиотеку…
На кровати, чья спинка видна на переднем плане, спала Клара Толнáи, студентка из Венгрии, ладненькая девушка небольшого роста. Она уже свободно говорила по-русски с некоторым акцентом (пятый курс всё-таки). Меня, помню, поразило её красивое нижнее бельё: атласные лифчики, сшитые вместе с коротенькой сорочкой, кружевные трусики. Всё это было так не похоже на наши мадаполамовые лифчики с чашками в виде пирамиды, на неуклюжие «комбинации» и «триколики». Клара рассказывала:
- Я покупала это… и это… и это…в детском универмаге. Наше правителство хочет болше дети, поэтому дла дети всё так дёшево! Это – два форинта, это – один форинт, да! Юбка, джемпер – тоже!
Мы поражались и восхищались венгерским правительством. Иногда к Кларе заходили её земляки, венгерские студенты, красивые и хорошо одетые ребята (неужели тоже из детских магазинов?!). Запомнился самый видный парень, Арпад Ковач, Кларин жених. Вообще, в те годы в вузах Одессы училось много студентов из стран Восточной Европы, из Китая и Северной Кореи. На нашем курсе училось двое чехов: высокий Машек и низенький Маршичек. На танцах в рабочей комнате поражала своей красотой и смоляными кудрями румынка Иляна Думитреску. Потом приток иностранных студентов постепенно иссяк.
Будни
Ну, на нас дешёвой одежды никто не припас, поэтому в целях экономии мы сколо-тили продовольственную коммуну из шести обитательниц двадцать третьей. В неё вошли наша Риммочка Цомартова, Римма Снегирёва из РС-56, мы с Нилой и две так называемые «ускоренницы»: Надя Лагунова и Аида Пушкова. Эллочка и Аллочка не вошли в нашу коммуну, потому что они не хотели тратить время на пустяки: они всё время учились. Итак, мы сложились по сто рублей из нашей сентябрьской стипендии (уже 460 рублей обычная и 565 – повышенная), купили сообща примус и потеснили другие примусы на общей кухне. Примусы там стояли рядком на столе, обитом оцинкованной жестью. Рядом был кран с «отливом». Вот на этой технике дежурная по коммуне должна была готовить еду для нас из продуктов, купленных на Новом базаре и в бакалее.
Ходить на базар и куховарить приходилось почти каждый день, потому что холодильников в общежитиях (да и в квартирах большинства горожан) в 1955 году не водилось. Мяса, масла и молочных продуктов в те годы в одесских магазинах тоже не водилось, это покупалось на базаре. Мы учились у одесских хозяек, которые, не обращая внимания на укоризненные взгляды торговок, долго и вдумчиво терзали пальцами куски мяса, висевшие на крючках над прилавком, нюхали рыбу и рассматривали её жабры и глаза, сладострастно растирали языком творог и масло... Бедной дежурной частенько приходилось пропускать лекции, чтобы накормить коммуну. Помню, чтобы купить двенадцать дешёвых «казённых» котлет, я отправилась в кулинарию на Дерибасовской угол Ришельевской часов в пять утра и выстояла там до десяти утра огромную очередь. К счастью, котлеты мне всё-таки достались, хоть и с последнего противня.
Нет, наша коммуна была замечательной! Мы соревновались, у кого обед вкуснее, мы вспоминали, чем нас кормили мамы, и старались воспроизвести их блюда, мы гордились своей экономностью и аккуратностью. Наш примус и кастрюли мы начищали толчёным кирпичом. К слову, в общежитии сурово правил студсовет, который придирчиво следил за порядком. По пятницам в комнату являлась санитарная комиссия:
- Ну, девчата, когда полы мыли?
- Вчера!
Полы, действительно, блистали свежестью, не придраться.
-А пыль вытирали?
- Вытирали!
- Посмотрим, посмотрим…
Пыли нет ни на подоконниках, ни на спинках кроватей и стульев, но член комиссии запускает руку за тыльную сторону кроватной рамы и торжествующе показывает палец с предательской пылью.
- Так и запишем: в двадцать третьей комнате обнаружена пыль!
Мы с ног сбивались в поисках пыли, чтобы занять приличное место в графике, который обновлялся еженедельно. На кроватной пыли нас больше никогда уже не могли поймать, но в следующий раз пыль была обнаружена в дальнем углу на крыше гардероба. Иди знай, как говорят в Одессе…
Словом, в комнате царила неправдоподобная чистота. Чисто было и во всех общих местах. Не могу передать, какой ужас я испытала, зайдя однажды году в 90-м на кухню своих студенток в Лестехе: из забитого мусоропровода водопадом на полкомнаты растекались отбросы, когда-то белая газовая плита целиком заросла чёрным жиром. В без-образно грязном туалете при комнате не работал слив… У нас не было ни мусоропровода, ни газа, ни туалетов при комнатах, может быть, поддерживать порядок поэтому было проще?
Ускоренницы Надя Лагунова и Аида Пушкова, которые уже закончили техникум и успели поработать в учреждениях связи, были гораздо старше нас и относились к нам по-матерински. Особенно строгой мамой была Надя. Немногословная, с гладкой причёской и с северным говором, она была ужасно правильной. И хотя мне порой доставалось от неё за мои романтические увлечения, я храню мельхиоровую ложку, которую они с Аидой пода-рили мне в день рождения. Долго хранилось у меня и тоненькое золотое колечко с сире-невым камушком, которое девочки подарили мне вскладчину на двадцатилетие.
Мои авантюры
В зимнюю сессию, когда было холодно и не хотелось никуда идти, мы устраивались в чьей-нибудь кровати вчетвером (по двое с каждой стороны), укрыв все ноги одним одеялом. В таком ковчеге, обложившись учебниками и конспектами, мы готовились к очередному экзамену: читали вслух чей-то лучший конспект, обсуждали прочитанное и записывали по памяти вывод самых трудных соотношений. Утром в день экзамена Нила и я поднимались часов в пять-шесть и в потёмках шли в пустую рабочую комнату, чтобы повторить весь материал, затем шли сдавать, иногда без завтрака. Запомнился один смешной эпизод.
В тот день мы сдавали экзамен по ТОЭ, по самому трудному разделу –по теории поля. Эти градиенты, дивергенции, роторы и тройные интегралы по контуру совершенно измотали меня. Поднялась в пять, но так получилось, что мне выпало сдавать в числе последних. В три часа дня я вышла из аудитории с пятёркой, но совершенно без сил и едва доплелась до общежития. А тут в комнату зашла на огонёк наша староста Мила Цыбулько, которая недавно неожиданно для всех нас вышла замуж. Девочки с интересом вникали в кое-какие подробности из жизни новобрачной, рассматривали иллюстрации из только что вышедшей в свет чешской книжки «про это». То ли от голода, то ли от этого разговора, но мне стало как-то нехорошо, а когда меня пригласили взглянуть на картинку, я только успела пролепетать: - Девочки, как вам не проти… - тут у меня сильно зашумело в голове и свет померк. Отбросив книжку, перепуганные девочки стали вытаскивать меня из узкого промежутка между посудным столиком и шкафом, куда я завалилась. То-то потом смеялись надо мной!
В той двадцать третьей комнате со мной случилось ещё одно трагикомическое происшествие. В летнюю сессию, перед последним экзаменом по ТОР (теоретические основы радиотехники) у грозно-прекрасного доцента Среднего, я имела неосторожность в жаркий день купить и съесть пирожок с мясом, а потом – такую же неосторожность пожаловаться в нашем медпункте на расстройство. В результате я оказалась в инфекционном отделении старинной городской больницы на Коганке, о которой с таким чувством рассказывал Николай Григорьевич Белинский, супруг моей тёти Лёли. Меня поместили в многонаселённую палату на третьем этаже. И потянулись долгие дни бессмысленного существования. Как водится, каждая страдалица рассказывала свою историю болезни. Одна полная дама говорила:
- Керченские селёдочки! Малосольные, жир с них прямо капал…
Другая дама, такой же комплекции, возражала ей:
- Ой, что ви мне рассказываете?! В голове у селёдки таки есть яд! Вот я взяла на Привозе рибу, так бички просто трепетали! Трепетали! Пожарила с помидорами – и вот…
На таком фоне мой пирожок с мясом просто не смотрелся. Через день я уже чувст-вовала себя вполне здоровой и стала проситься домой, экзамен ведь - великий и ужасный ТОР! А тут ещё привели новую больную с диагнозом паратиф! Это слово не на шутку испугало меня. Но мне объявили трёхнедельный карантин! Надо бежать, а на мне только больничная рубашка и халат, все мои вещи сданы сестре-хозяйке! Посетителей не пускают совсем. Короче, на другой день я спустила из окна бечёвку и верная Нила привязала к ней пакет с платьем и босоножками. С бьющимся сердцем, держа пакет под халатом, я прокралась мимо поста в раздевалку, быстро переоделась и с независимым видом вышла на улицу. Ещё десяток метров шагом до ворот, а там мы с Нилой бегом на двадцать восьмой номер трамвая и - в общежитие.
Не успела я отдышаться и смыть с себя больничные миазмы, как наблюдатели до-несли, что к общежитию подъехал фургон с красным крестом. Я пулей вылетела чёрным ходом во двор общежития и притаилась под кустами акаций. Надо мной был открытый балкон нашей комнаты и до меня доносились чужие сердитые голоса. Наконец голоса стихли, но ещё с полчаса я сидела в кустах, боясь показаться на глаза коменданту общежития. Нила появилась на балконе и стала высматривать меня. Когда я вернулась в свою комнату, девушки наперебой стали рассказывать, что приехавшие санитары пугали их тем, что я жутко заразная и всех заражу, потом сказали, что я украла больничные простыни и непременно обокраду подруг, поэтому, как только я появлюсь, немедленно отвести меня в больницу в принудительном порядке. Я опешила. Спасибо Ниле за веское слово: - Ерунда всё это! Никуда больше не ходи!
А экзамен я через несколько дней сдала самому Среднему.
ПРАКТИКА, ПРАКТИКА!
Таллин. Первые впечатления
Итак, я старшекурсница, мне двадцать лет. Мама к этому возрасту уже давно была замужем, родила, год растила, а потом похоронила моего братика Жорочку, а я всё учусь. И мне вроде не наскучило учиться, а тут ещё учебная часть подкидывает летнюю произ-водственную практику совсем в другом городе! Мы получаем подъёмные, суточные и летнюю стипендию (шутка ли, почти две тысячи рублей!) и долго-долго с удовольствием едем в Таллин, почти за границу, на завод с экзотическим названием «Punane RET». Груп-па у нас смешанная, возглавляет её староста РС-66 Алёша Терещенко. С ним его друг Боря Панасенко, который отдалённо похож на Валерия Базилева, и поэтому иногда я дольше, чем нужно, вглядываюсь в его лицо. Увы, у меня нет ни одной фотографии об этой практике, спасибо Аллочке Романюк, приславшей мне фото другой таллинской смены.
Путь наш лежал через Ленинград, где я уже чувствовала себя старожилом. Мы ор-ганизовали себе остановку и провели день в этом сказочном городе да ещё в его белые но-и! Ночевали в общежитии дружественного ленинградского института связи.
Таллин встретил нас неприятным запахом, который сопровождал нас весь месяц практики. Выяснилось, что это запах сланцевого бензина, на котором ездит вся Эстония, богатая сланцами. Но мы быстро простили это городу. Нас поселили в его новой части, в общежитии высшей партийной школы, где нас уже ждали. Как это удалось нашему ректору – ума не приложу, но общежитие было шикарным по сравнению с нашей славной Манежной. Там были просторные комнаты на двоих-троих, мебель – как в хорошей гостини-це, отличные постели. А туалет и душ в каждом блоке на две комнаты, и тут же кухня с газовой плитой и полным набором кастрюль и посуды в кухонном шкафу? Фантастика! Мы радостно таращились и устраивались с комфортом. Выяснилось, что рядом с гостини-цей есть магазин, в котором можно свободно купить сосиски! Мы тут же купили их, сва-рили в белой эмалированной кастрюле и благоговейно съели. Практика началась неплохо.
Таллин не переставал удивлять нас. В тот же день мы успели сбегать в его старую часть, наскоро полюбовались ратушей со «Старым Тоомасом» и углубились в узкие средневековые улочки. Тут нас снова ждали чудеса. На каждом шагу нам попадались ма-ленькие кафе-кондитерские, куда так и хотелось зайти. Конечно, мы не стали сопротивляться, зашли и сели за столик. На столике стояла корзинка, полная румяных свежих булочек, от которых шёл тёплый ароматный дух. Я схватила булочку, а потом сконфуженно положила её обратно: официантка ведь ещё не приняла наш заказ, бог знает, какие здесь порядки. В меню на русском и эстонском значились кофе со сливками, какао и чай. Мы выбрали кофе. Нам принесли чашки, кофейник, сахарницу со щипчиками и маленькие плошечки со сливками. Как в лучших домах Филадельфии! Мы были подавлены такой кофейной церемонией и долго не могли решить, сколько булочек можно съесть и как потом отчитаться? Вспоминает Алла Романюк: - Поразили узкие улочки, дома с островерхими черепичными крышами и ножи в столовой. И то, как ловко ими пользовались во время еды даже самые простые люди. Помню огромные дубовые двери столетней давности, соединявшие переулок с улицей На одной из крыш скульптура – старик с котом…
Оказывается, наши мальчики испытали такое же потрясение в ресторане, куда их привели любопытные ноги. Они были очарованы сервисом и той спокойной обстановкой, которая царила в ресторане. Ни сизого дыма, ни пьяного гама. Благолепие нарушила ватага пьяненьких русских морячков, которые буйно требовали водки и вскоре стали валиться под стол. Посетители молча смотрели на дебош. Нашим ребятам стало стыдно и они ушли очень расстроенные.
«Punane RET»
Следующим большим впечатлением был завод. Его светлые цеха были построены ещё в буржуазной Эстонии, и назывался он тогда просто «RET», что означало радиоэлектронная техника, а после присоединения добавили слово «Punane», что означает «Красная».Прежде, чем ознакомиться с производством, мы побывали в заводской столовой, отведали эстонского овощного супа со свининой и картошки с мясом, посмотрели, как во время обеденного перерыва заводская молодёжь поголовно играет в настольный теннис. Приладились в перерыв бегать в молочное кафе напротив проходной и объедались там булочками со свежей сметаной. А неплохо работать на таком заводе, да, девочки?
Гордостью завода была радиола «Эстония» первого класса с клавишным переклю-чателем диапазонов, тогда это было последним словом. Массивный деревянный корпус радиолы блистал лаком. Собиралась «Эстония» в огромном цехе на конвейере. Это была длинная резиновая лента, которая время от времени двигалась мимо девушек с паяльни-ками, отвёртками и пассатижами, на ленте стояли приёмники, по пути обрастая всё новы-ми деталями. Движения у девушек были быстрыми и точными, пайки получались маленькими и изящными. Аккуратные разноцветные жгуты, покрытые лаком пайки, тускло мерцающие радиолампы – это было красиво. В другом цехе собирали измерительные приборы, в частности, знаменитый ламповый вольтметр ВЛ-47. Нашей задачей было содрать схемы приёмника и прибора (электрическую и монтажную) и описать технологическую цепочку.
Развлечения и шопинг
Не могу сказать, что весь месяц практики мы только этим и занимались. В Таллине было много прекрасных мест, например, оперный театр с прославленным певцом Георгом Отсом, старинная торговая улица Виру, музейный комплекс с древними стенами и баш-нями «Тощий Герман» и «Толстая Маргарита», современный кинотеатр «Сыпрус» (Дружба) и парк Кадриорг, заложенный на берегу Финского залива Петром Первым, когда Таллин был ещё Ревелем. Мы побывали всюду.
Когда однажды в солнечный день мы гуляли в Кадриорге, к нам подошли курсанты местной мореходки, русские ребята, и предложили покататься с ними на ялах, больших весельных лодках. Мы согласились, потому что считали себя в некотором роде морячками, мы же из Одессы! Но мы не знали Балтийского моря. Как только мы вышли из бухты, тот ветерок, что обдувал нас в парке, превратился в свирепые порывы, а белые барашки, такие милые с суши, превратились в высокие валы, захлёстывающие наши лодки. Ну и страху мы натерпелись! Несчастные морячки легли на дно лодки и закрыли глаза, но скоро на дне было полно холодной воды и курсанты строго приказали нам вычерпывать воду. Удивительное дело: мы так быстро отплыли далеко от берега, а обратно пробивались бесконечно долго, хотя ребята гребли изо всех сил. На берег мы выбрались совершенно измокшие, с растрёпанными причёсками и дрожащими ногами, быстро попрощались с коварными курсантами и помчались в тёплое, сухое общежитие.
Зато полное удовольствие было получено, когда мы, девочки, делали покупки в бо-гатых по нашим представлениям таллинских универмагах (у мальчиков после ресторанов на шопинг денег не осталось). Я, например, купила светлокофейное широкое пальто из мягкого драпа и туфли жёлтой кожи на белом каучуке. Я вздыхала: вот бы так одеться тогда, когда я ходила в публичную библиотеку!.. Примеривалась ещё к туфлям из змеиной кожи, очень популярным в Таллине, но ресурса не хватило. Зато получила подарок от какого-то дядьки, который с чувством сказал:
- Приятно посмотреть на русских девушек, у них такие маленькие ножки, не то что у эстонок!
Я недоверчиво посмотрела: это про меня, про мой тридцать восьмой размер? Но он явно имел в виду меня. Спасибо!
Снова вспоминает Аллочка: - Помню дожди почти ежедневно, промозглую погоду, очень хороший мягкий трикотаж. Я себе тогда купила розовую рубашечку и шерстяную кофту… Помню, мы пошли в баню, но нам никто не отвечал, где она, вроде бы не понимали, о чём мы спрашиваем. Еле-еле нашли русского человека.
Интересно, что про покупки я тоже крепко запомнила, а про баню и про плохую погоду – нет. И на заводе, и в городе я не ощутила враждебного отношения к себе. Все эстонцы вроде неплохо говорили по-русски и нам не пришлось спешно учить эстонский. Мне казалось, что достаточно было знать «Tere!» (Здравствуйте!) и почаще улыбаться. Все нужные документы нам дали, все технологические процессы показали, и мы разъехались по домам, нагруженные схемами и покупками. Долго ещё потом звучал в ушах голос эстонской дикторши, который будил нас каждое утро:
- Си-и-инн Таллин-н-н!
А запах в Таллине не такой уж и противный.
ЛЕТНИЕ КАНИКУЛЫ-56
Папа, Ирочка и я. Сердечные дела
Дома меня ждали новости. Мама и Ирочка были на месте, а папа уехал в Одессу! В чём дело? А дело было в том, что на пенсии папа затосковал без настоящей работы, без Одессы и моря. Он мог бы устроиться на рядовую работу в дистанции связи, так поступают сейчас многие, но тогда гордому инженер-майору претила мысль оказаться в подчине-нии у молодого начальника. И он снова, как девять лет назад, пытается круто изменить жизнь. Мятежный папа едет в Одессу и устраивается в свою прежнюю лабораторию связи и опять простым инженером, только теперь уже не рискует срывать с места семью. В глубине души он наивно надеется, что ему удастся получить жильё в Одессе как почётному железнодорожнику и ветерану Одесской железной дороги. На первых порах он живёт у дяди Вити на улице Толстого, а потом снимает угол на Водопроводной улице за вокзалом. Вот такая новость ждала меня.
Жаль, конечно, что мы с папой разминулись. Он бы показал мне, какой славный сад у него вырос, какие черешни, вишни и абрикосы! Я бы рассказала ему про Таллин, про завод, показала бы ему схему «Эстонии», он бы поразился и погордился мной. Мама без папы как-то сникла, располнела и жалуется на головные боли. Но как выросла и похоро-шела Ирочка! Ей уже 16 лет, она взяла папины домашние обязанности на себя и за ней ухаживает некий Толя Гержов, который поехал поступать в военное училище и просил Иру ждать его. А тут, оказывается, ещё и Гена Харитонов, бравый курсант Сумского училища, мой одноклассник, частенько бывал у нас и очень подружился с мамой, так что ма-ма не прочь была бы видеть его зятем. Нет, нет, я против.
Прошлой весной Гена приехал в Одессу и навестил меня в общежитии. Мы с подружками как раз собирались в оперный театр, у нас были билеты в ложу бенуара, взяли с собой и Гену. Он был похож на игрушечного солдатика: маленький, в маленькой фуражечке с блестящим козырьком и в маленьких блестящих сапожках. В антракте он громко спросил: - А кто такой Бенуар? – Не знаю почему, но я застеснялась перед подружками и рассердилась на Гену. Зачем он выставляет себя дурачком? Я так небрежно и холодно простилась с ним, что он больше не пришёл. И вот теперь мама ходатайствует за него. Хорошо, что он уже уехал в лагеря. В то лето я вообще мало кого видела из одноклассни-ков: кто на практике, кто на заработках. Впрочем, на пятачке перед клубом я встретила как-то Славу Лагоду, очень самодовольного, и беднягу Симу Флейтермана с перекосившейся щекой. С Нилой мы по-прежнему занимаемся шитьём: перешили наши нелепые ночные рубашки в лёгкие халатики, подсмотренные в общежитии.
Стали приходить письма от человека с цирковым именем, от Олега Попова. Он был студентом четвёртого курса проводного факультета и имел широкую известность в институте как талантливый художник-карикатурист в праздничных выпусках нашей газеты, как автор и редактор радиогазеты. Во время больших перерывов по коридорам и вестибюлям из репродукторов разносился его хрипловатый голос. Мы познакомились с ним весной. Олег оказался невысоким крепышом с большой головой и крупными чертами лица, с серыми выпуклыми глазами. Он носил темносинюю форму связиста, которую перестали выдавать, начиная с нашего курса, и его очень красила улыбка. Скоро он стал подозрительно часто встречаться на моём пути, издали улыбаясь и издавая звук чапековской саламандры: цс-с-с-с… Это было что-то вроде пароля среди его друзей. Я не была влюблена в Олега, но мне льстило его внимание. И вот теперь стали приходить его письма, такие длинные, такие литературные, снабжённые рисунками и затейливыми арабесками. Чтобы ответить на такое письмо, мне приходилось сильно напрягаться.
Дома хорошо читается
Займусь-ка я лучше чтением. Не скажу, что я совсем не читала в Одессе. В институтской библиотеке я встретила маму Наташи Лищенко, моей бедовой подружки в одесской школе. При её содействии я прочитала несколько романов Бальзака и почти всего Мопассана, кое-что Чехова и Горького. Но жизнь на углах и в общежитии, да и сама учёба в техническом вузе не располагают к чтению. Для чтения мне нужны досуг, одиночество и где-то неподалеку направляющая умная рука. Не было у меня этого в Одессе.
По старой памяти я пошла в библиотеку к Валентине Дмитриевне Маркеловой, набрала журналов и принялась читать. Прочитала «Журбиных» с их мудрыми старыми рабочими и глупой молодёжью, потом ещё один опус Кочетова «Чего же ты хочешь?», где неразумная и развратная интеллигенция прямиком катилась к измене Родине. Так, с журналом «Октябрь» всё ясно. Почитаем лучше «Новый мир» и «Знамя»…
Там писательницы соревновались, кто с большим знанием дела опишет производственный процесс. Вера Панова взялась описывать строительство реального металлургического комбината где-то на Алтае в посёлке с названием что-то вроде Поспелиха. На Алтае (я заглянула в карту) куча посёлков с именами Боровиха, Топчиха, Шумиха, Шелаболиха, Белокуриха и даже Шемонаиха! У Пановой роман прозрачно назван «Кружилиха», а главному герою, директору комбината, она дала скромное имя Громадин. Этот Громадин тоскует и мечется в Москве рядом с отсталой женой-мещанкой и рвётся в любимую Кружилиху.
Зато у Галины Николаевой в романе с лирическим названием «Битва в пути» женщина берёт реванш. Красавица и умница Тина Карамыш посрамляет мужчин-инженеров, вносит решительные изменения в работу прокатного стана и завоёвывает любовь пожилого, но передового главного инженера, разлюбив своего молодого, но вялого мужа-спортсмена. Там же с помощью женщин-формовщиц побеждает прогрессивное алюминиевое литьё «кокиль» (или это в «Журбиных»? кто же теперь это вспомнит!). Нет, перечитаю-ка я лучше свои любимые с детства «Маленькие трагедии» Пушкина. Ну, что за прелесть: ни чугуна, ни проката, ни мудрых парторгов! Потом мама принесла Драйзера, и я одолела его «Американскую трагедию», сочувствуя, ужасаясь и снова сочувствуя. Потом, на сладкое, опять взялась за милые, такие родные «Вешние воды» Тургенева. А тут и каникулы кончились. До свидания, мама и Ирочка!
Изгнание из рая
В институте меня тоже ждали новости. Точно не знаю, почему на четвёртом курсе мне отказали в общежитии, но вроде кому-то показалось, что я могу жить у бабушки. Как-то, когда я долго не появлялась на Толстого 30, старенькая бабушка Настя пришла ко мне, с трудом поднявшись на второй этаж. Кому же расскажешь, что бабушка сама ютится из милости у невестки?
Итак, Нила остаётся, а мне уходить, но это же совершенно невозможно! И вот (сей-час это трудно представить), великодушная Нила предложила мне остаться и спать , как бывало прежде, вместе на одной кровати, а я была настолько не деликатна, что с радостью согласилась. Студсовет и комендант закрыли глаза на это самоуправство и даже пошли навстречу, отселив нашу коммуну из огромной двадцать третьей комнаты в небольшую двадцать шестую о пяти кроватях, одном столе и одном шкафе. Вот наш коллектив: Алла Романюк, Алла Жукова, Римма Цомартова, Элла Мяснянкина, Нила и я.
И снова наша жизнь потекла, как прежде, только спим мы с Нилочкой теперь валетом, стараемся не лягаться, и сон наш по-прежнему крепок.
Сейчас вспоминаю, вспоминаю и никак не могу вспомнить, каким образом мы условились с папой о встрече. Кажется, в один из дней я пришла к нему в лабораторию. Управление дороги и тогда, и сейчас размещается в большом красивом здании правее вокзала. Наверное поэтому мы с папой пошли пообедать в вокзальный ресторан. Папа был в своём сером коверкотовом мундире с погонами и орденскими планками. Из небогатого меню он выбрал бефстроганов со сложным гарниром и чай с пирожным. Я ещё никогда не была в настоящем ресторане, поэтому сервировка и обед показались мне роскошными. Бефстроганов подали с жареной картошкой, зелёным горошком и тушёной репой под бе-лым соусом. Мне кажется, что я ни до, ни после не ела ничего вкуснее! Всю жизнь я пытаюсь воспроизвести это железнодорожное блюдо, но безуспешно.
Папа как-то невесело поведал о своей холостяцкой жизни. Теперь у него не было иллюзий на счёт квартиры, а тут ещё старая язва открылась. Здесь и травками не полечишься, и путёвки в Моршин не получишь, как бывало в Помошной. Вывод один – надо возвращаться, как только он закончит какой-то узел новой системы блокировки. Так что я по-прежнему буду жить в Одессе совершенно самостоятельно. Наверное, папа жалел о том, что в злую минуту покинул родной город, хотя вслух не говорил этого, за него говорило его расстроенное лицо.
(Продолжение следует)